Отчий дом

Коммунары и многие из новых колхозников, не расходясь с ночи, растаскивали и гасили обгоревшие головешки, разбирали завалы, высвобождая раненых, но еще живых лошадей, ловили вдоль берега, на лугу и во ржи в поле тех немногих, которым удалось вырваться из огня после того, как железные болты были выбиты. Их приводили, привязывали в загоне у коровника, и два ветеринарных фельдшера или врача, неизвестно откуда взявшиеся, обрабатывали и чем-то там смазывали раны несчастным животным. Спасли всего около двух десятков лошадей. А было их в этой длинной сгоревшей конюшне, оказывается, около сотни.

Адам почти всю ночь пробыл на пожарище. Пробыл там и на следующий день чуть ли не до обеда. Потом дома, помывшись и перекусив, лег на топчане, не заметил, как и когда уснул, и проснулся от какого-то непонятного страха или какого-то громкого разговора или грохота. Не понимал и не помнил, где он и что с ним. Ослепительные косые лучи солнца, как он понял уже потом, предзакатные, били в окно и заливали комнату красным светом. Сквозь неплотно прикрытую дверь с улицы доносился голос какой-то женщины, взволнованно рассказывавшей соседке Ганне:

— Поймали!.. Поймали! Илькова Марта говорит, сама видела… Привезли откуда-то на бричке. Махновец какой-то или петлюровец. Одним словом, из бандитов. Прибился откуда-то. Еще, кажется, у кого-то, не у вашего ли счетовода, и ночевал прошлой ночью.

— Господи! Да что вы говорите!

Эти слова, услышанные спросонок, Адама будто палкой по голове оглушили. Сон как рукой сняло. «Что?.. О чем она? Кого поймали? Какой-то бандит? У кого ночевал?» И вдруг от страшного предположения весь похолодел.

Деревянными ногами, переставшими вдруг подчиняться ему, переступил порог в сени, непослушными руками приоткрыл наружную дверь и выглянул во двор… Вечерело. Огромный кроваво-красный круг солнца опускался за темный соседский вишенник. Возле высокой калитки спиной к хате стояла соседка Ганна, с кем-то там переговариваясь через улицу. Зачем-то, сам не понимая зачем, заботясь лишь о том, чтобы соседка его не заметила, прокрался за угол хаты, потом, прикрываясь кустами смородины, молодого вишенника, выбрался вдоль заросшего пыреем и душицей рва на соседнюю улицу, свернул направо и, насмерть перепуганный собственной догадкой, побрел к конторе и клубу. Почему именно туда, о чем-то узнать, в чем-то убедиться, разыскать отца? — он и сам не понимал.

Впереди, навстречу Адаму, появилась запряженная парой гнедых лошадей рессорная бричка. Это произошло так внезапно, что Адам толком и не понял даже, из какого бокового переулка она выехала. Застигнутый врасплох Адам замер возле высокого плетня. Бричка медленно, беззвучно, как тень, проехала мимо него. На козлах впереди сидел ездовой, возле него человек в полувоенной одежде, а позади, на сиденье с высокой спинкой, два милиционера, и между ними тот самый его попутчик, с которым он позавчера шел из Старгорода. Адам окаменел на месте. Смотрел на бричку, на своего случайного спутника и… кто его знает, чего ждал — выкрика, приказа, взрыва… Бричка, точно привидение, неторопливо проплывала мимо него. На Адама никто и не взглянул. Он стоял, бессмысленно провожая бричку застывшим взглядом. Стоял и беззвучно повторял тяжелые, будто мельничные камни, слова:

— Я так и знал… Я так и знал…

Потом через некоторое время издалека дошли до его сознания совсем не к нему обращенные слова:

— Нагорный, счетовод, где здесь у вас живет?

В ответ чей-то неразборчивый, кажется, женский голос. Один лишь голос, без слов.

А уж после этого невесть через какое время что-то больно кольнуло в висок, и острая боль от этого будто пробудила его. Он испуганно огляделся вокруг и, не чуя под собой ног, гонимый лишь всевластным страхом, метнулся в какой-то боковой, заросший дерезой глухой переулок. Мимо вчерашнего пожарища переулок этот вывел его на узенькую тропинку в густые заросли лозняка. Все прибавляя шаг, уже рысцой подался вдоль берега Лопушанки прямо на огромный, пламенеющий над самым горизонтом красный диск закатного солнца. Выбравшись за село, свернул влево, нырнул в широкую балку и, не выдерживая страшного внутреннего напряжения, побежал.

Одолев за ночь и за следующее утро не менее шестидесяти километров, он предстал перед младшей сестрой, растерянный, измученный, перепуганный. Невнятно бормотал что-то о том, что ничто уже не поможет, никому ничего не докажешь, ибо — нужно же, чтоб так совпало! — бывший поп, бывший бандит и только что исключенный студент. Кто же теперь поверит в случайность такого совпадения? И что здесь еще можно поделать? Отца, наверное, уже задержали…