Отчий дом

Якименко, третьекурсник, тоже бывший красноармеец, невысокий, крепко сбитый, с густой курчавой шевелюрой, был у них секретарем комсомольского бюро техникума.

Несмело приоткрыв дверь в тесную комнатку комсомольского бюро, Адам сразу же и остановился в растерянности, не зная, как ему поступить дальше, входить или сразу же вернуться назад. Якименко был не один. Перед его столом, оказывается, сидел в старом плетеном кресле, удобно расположившись в свободной, непринужденной позе, положив ногу на ногу в хорошо начищенных желтых сапогах, тот самый звонкоголосый юноша со второго курса, задававший ему вопросы и затем выступивший за исключение из техникума. Беседы в присутствии этого юноши Адам себе не представлял, такой ситуации не предполагал и, еще даже не осознав этого, попятился назад.

Однако Якименко, взглянув на него, узнав и поняв его невольное движение, спросил:

— Нагорный, ты ко мне?

— Да, — неуверенно переступал с ноги на ногу Адам.

— Входи. Садись вот здесь, — указал на свободный стул сбоку у стола.

Делать было нечего, Адам еще какой-то миг помялся, затем ступил два шага и осторожно сел на краешек стула.

— Ну, с чем хорошим пришел? — спросил с подбадривающей улыбкой Якименко.

— Хорошего, конечно, мало, — пожал плечами Адам. — Мне бы посоветоваться. Как быть дальше…

— А ты что, считаешь, что тебя исключили несправедливо? — вдруг, опередив Якименко, вмешался в разговор юноша со второго курса. Лицо у него было какое-то суховатое, но по-девичьи красивое. А взгляд карих глаз внимательный, однако слишком острый и уверенный.

— Как сказать, — пожал плечами Адам, — утверждать не буду, но… Я просто не знал, не думал, что об этом следует писать, если уже и так…

— Такие вещи в наше время следует знать в первую очередь. Не в лесу живешь, — строго заметил юноша.

— Да, теперь я, конечно, понимаю, но… Больно уж неожиданно. Ну, и жестоко, что ли…

— Выходит, если говорить прямо, с решением комиссии ты не согласен, считаешь его несправедливым, так?

От категоричности этого вопроса Адаму стало как-то не по себе.

— Собственно, я не говорю… Никого не обвиняю, но…

— Что «но»?

— Но ведь, я так понимаю, просто не знал, ну, ошибся, и вины моей здесь… ну как бы это сказать…

— А так и говори, как думаешь! Если, допустим, решение считаешь, как ты сказал, жестоким, а свою вину лишь ошибкой, которую признаешь, значит, нужно доказывать, отстаивать, бороться.

Адам умолк и некоторое время смотрел на этого юношу с удивлением.

— Но… как? — спросил чуточку погодя.

— Как? Тебе виднее. Потому что все зависит именно от твоей искренности. Я, например, знал бы, мне подсказало бы, в конце концов, классовое сознание.

На этом инициативу снова перехватил Якименко:

— Хорошо! Давайте лучше все сначала. Я, например, впервые слышу о попе и вижу поповича, отец которого сознательно и публично отрекся от сана. Думаю, что это просто здорово! Мне вообще просто интересно. А в истории, знаете, тоже бывали разные попы. Не только Гапон, были, к примеру, Аввакум, Иван Вишенский и еще Ян Гус! «Еретика» Шевченко, наверное, читал? Вот ты мне и расскажи по порядку, как и что…

И когда Адам, сбиваясь, краснея, рассказал, Якименко начал задавать вопросы:

— Как к отцу относятся в коммуне? Почему он выехал из Новых Байраков? К кому обращался с отречением?

Всего этого Адам, по правде говоря, почти не знал. Знал лишь, что отец ездил тогда в Старгород, бывал, наверное, в редакции уездной газеты, побывал в Подлесном, в коммуне, не раз посещал Новобайрацкий райисполком, а возможно, и райком партии…

Выслушав хлопца, Якименко задумался, помолчал, взъерошил пятерней свой чуб и уже потом посоветовал:

— Ну вот… Чтобы иметь основание подавать апелляцию, ты, не раскисая, с этого и начинай. Кати прежде всего в коммуну, расспроси обо всем отца, обратись к руководству, к секретарю бюро партячейки, как они на это посмотрят. А уж потом в Новые Байраки. Мнение новобайрацких руководителей может много значить. К тому же и твое чистосердечное заявление… Одним словом, дуй! Знаешь, если чувствуешь себя чистым, никакого такого греха за душой не имеешь, то, как говорят, не ела душа чеснока, не будет разить. Дуй, одним словом, и не мешкай!..

К сожалению, пословица с чесноком на этот раз не оправдалась.