Отчий дом

Постелили ему что имели на узеньком топчане в теплой кухоньке, напоив перед этим горячим чаем. О том, что этот человек знал когда-то Адамова отца, как он утверждал это, когда шел с Адамом в коммуну, теперь, при встрече с самим отцом, он почему-то ничего не говорил. Видимо, так устал и измучился, что ему было не до разговоров. Сразу лег, попросив прикрыть себя поверх одеяла еще и старым кожухом отца. Ночью он часто заходился кашлем, было слышно, ворочался с боку на бок, стонал будто сквозь сон и дрожал в лихорадке.

Разумеется, при постороннем человеке Адам ничего о своих делах отцу не сказал. Утром его спутник, бледный, невыспавшийся, признался, что его время от времени мучает тяжелый недуг — малярия. Вот и на этот раз после дождя был очередной приступ. Он совсем обессилел и просит разрешения провести у них еще этот день и следующую ночь, а назавтра, отдохнув, пойдет себе дальше…

Однако на вторую ночь он все-таки не остался.

Тот день выдался после дождя солнечным, ясным и теплым. Напоенная влагой земля щедро дымилась паром, дурманно пахла терпкой полынью, по ржи катились тяжелые волны, оглушительно заливались в саду коммуны разноголосые птицы. И прохожий человек еще с утра такой обессиленный и изнуренный, вскоре почувствовал себя значительно лучше, бодрее. После обеда, выпив у соседей отца по дому кварту горячего молока и отдохнув на крыльце на солнышке, уже и совсем почувствовал себя хорошо. Поэтому решил не терять зря времени и направиться дальше в Старые Байраки.

Из хаты вышел примерно около четырех часов, как потом, не совсем четко, припоминал Адам. Прошел вдоль улицы, свернул в переулок и, обогнув конюшни, скрылся с глаз в зарослях лозняка, тянувшихся вдоль берега Лопушанки.

А ночью, около одиннадцати, когда Адам с отцом только легли спать, вдруг тревожно вспыхнули в их светлице стекла окон. Вокруг стало светло, как днем. Где-то неподалеку громко и торопливо застучали двери, зазвенели окна, потом раздался испуганный женский голос, донесся далекий тревожный шум, залаяли собаки…

Когда Адам с отцом выбежали на площадь, высокая соломенная крыша длинной, с низкими стенами конюшни полыхала, охваченная пламенем, из края в край. По гребню то там, то тут солома уже прогорела насквозь, на фоне звездного неба виднелись горевшие стропила, — поднимая красные рои искр, они проваливались в конюшню. Полыхающие обломки бревен летели вниз, на спины перепуганных коней. Они глухо топали копытами, страшно храпели, пронзительно и тонко ржали, бросаясь вслепую, ударяясь о стены и друг о друга. Ржание было невыносимо жутким. Двое широких дверей были кем-то, видимо специально, закрыты тяжелыми железными поперечными болтами. Коммунары, прикрываясь от огня намоченными в воде мешками, пробовали отбивать и выламывать эти болты ломом. Однако подступиться к дверям становилось все труднее и опаснее. А у кого ключи, никто так и не мог ни вспомнить, ни выяснить. Да и вообще, как потом выяснилось, этой весной в коммуне все бурлило, расшатывалось, разбалтывалось, и она никак не могла войти в нормальные берега. Коммуна, по существу, распадалась, болезненно, с трудностями, превращаясь в сельскохозяйственную артель и вбирая в себя несколько близлежащих сел. Иными словами, установившийся быт и порядок рушился, а новый еще не сложился Территория коммуны полнилась множеством незнакомого пришлого люда, среди которого старые коммунары, взволнованные и настороженные, терялись, будто горсть пшеницы в мешке ржи. К тому же собственная пожарная дружина коммуны с ее бедным инвентарем оказалась захваченной врасплох, беспомощной и бессильной. Пожарники из Старых Байраков и Подлесного прибыли слишком поздно, когда загорелась и птицеферма, образованная года четыре назад благодаря инкубаторным установкам, и над соседними подворьями начали разлетаться с оглушительным кудахтаньем огненные комки насмерть перепуганных кур. Наконец то ли кто то разыскал ключи, то ли повыбивали болты ломами. Однако к конюшне уже невозможно было подступиться: пока отбивали запоры, крыша прогорела и провалилась внутрь.

Недели три потом от пожарища далеко вокруг несло смрадом паленой шерсти и горелого конского мяса, а вокруг стаями кружилось ненасытное воронье.

На рассвете следующего дня в коммуну съехалось все районное руководство из Подлесного с милиционерами, прокурором, начальником райотдела НКВД. Осмотрев пожарище, заседали в конторе, заглядывали в каждую щелочку, ходили по домам, расспрашивали, выясняли, с чего началось и не заметил ли кто в коммуне кого подозрительного, кто отвечал за конюшню и птицефермы, кто последним запирал их, кто дежурил. Всех конюхов и ездовых собрали в клуб и там задержали.