Отчий дом

А работу петриковского кружка воинствующих безбожников это событие, это единодушное голосование, можно сказать, на весь Советский Союз прославило. И узнали петриковцы об этом из очередного номера московского журнала «Безбожник», пришедшего в село к тем, кто его выписывал, и к тем, кто не выписывал. А в нем, где-то на последней странице, была напечатана короткая заметка о том, как славно работают в селе Петриковке воинствующие безбожники, как в этом селе единогласно закрыли церковь, сняв с нее колокола. А рядом и фотография помещена: огромное множество людей перед церковью, а рядом с ними пять увязших в земле церковных колоколов. Вот только подпись под этой заметкой была несколько странной, даже смешной — подписано было так: «Карп Кива и Халимон…» Судя по всему, в редакции фамилию Халимона — Стрижак — не разобрали, а может быть, Стрижак подписался неразборчиво. Но… леший с ним! Главное же, что произошло такое, чего испокон веку, сколько Петриковка существует, не бывало! Даже в самой Москве узнали и напечатали о Петриковке, на всю страну прославили!

Сразу же после памятного собрания по постановлению сельисполкома поповский дом был передан под сельсовет, а церковь превращена в сельский клуб, а чтобы и в дальнейшем случайно кому-нибудь не захотелось вернуть старое, комсомольцы сразу же снесли на ней ветхий уже, деревянный, под изъеденным ржавчиной, сто лет не крашенным железом купол и покрыли дом обыкновенной плоской крышей. А доски и кровельное железо ради такого необычного случая выделены были из окружного центра, из Старгорода. И покупалась, вдоволь покупалась тогда и еще некоторое время потом Петриковка в славе нового, передового и революционного села. И, вообще говоря, это, может и типичное, но все же и особое, не такое, чтобы в каждом селе повторялось, событие глубоко всколыхнуло тихое, глухое село, нанесло чувствительный удар по всему отсталому, старому и враждебному и внесло в сельскую жизнь накануне сплошной коллективизации, осуществляя которую работал позднее и он, Андрей Лысогор, такую политическую разрядку, так прояснило классовый водораздел, с такой наглядностью, что ощутимые результаты его явно почувствовал и сам Андрей в ту памятную зиму. Ощущал он это и зимой (а зима была необычная — первая зима сплошной коллективизации!), и во время первой колхозной посевной. Это событие, казалось, разрядило в селе общественную атмосферу…

В начале марта того года в Петриковке большая половина села, вдоволь наслушавшись, наговорившись и начитавшись о коллективизации, вдоволь поспорив, подала заявления в колхоз.

Вступил в колхоз даже Евин и Нинин хозяин, крепкий середняк Макар Кулишенко. Не с легкой душой, но подал, более по настоянию жены и старшего своего сорванца, шестиклассника Сашка, единственно, как он сам говорил, ради деток, чтобы не жаловались потом на него, что жизнь им сломал, когда, к примеру, Рымарь со Стрижаком под ссылку вместе с кулаками его подведут. Ведь это такие… такие, что на все пойдут! Оправдывался перед самим собой, но вслух, чтобы его постояльцы-учителя слышали.

Десятого марта, в тот день, когда в школе утренником отмечалась очередная годовщина Тараса Шевченко, в Петриковке началось обобществление скота, инвентаря, фуража и семян. Дойных коров пока решили не обобществлять. Инициативная группа тоза, которая организовалась осенью прошлого года и которую временно возглавил секретарь комсомольской ячейки Никон Тишко, пока, до большого организационного собрания, осуществляла всю текущую колхозную работу. Расположилась эта группа — Никон Тишко с бывшим кооперативным, а теперь тозовским счетоводом Петром Загайным, Ганнусей Стрижаковой и несколькими специально для этого выделенными приемщиками-конюхами, кладовщиками, кузнецом и плотником — в новой кулацкой хате Хропаченко, семью которого — жену и взрослого сына — после того, как отец был осужден, выселили по постановлению пленума сельского Совета куда-то на Восток.

Инвентарь, исправный, пригодный к работе, тоже свозили на подворье Хропаченко. А тот, который нуждался в ремонт те, — в сельскую, некогда принадлежавшую Панасу Козубу, а теперь колхозную кузницу. Лошадей приводили в конюшни Хропаченко и Шереха, семена свозили в огромный шереховский амбар, а все, что туда не могло вместиться, размещалось в близлежащих кладовках, ригах и амбарах новых колхозников, в шереховский амбар привезли из Скального два небольших триера, несколько мешков удобрений и ядохимикатов и под надзором опытного, обученного на курсах в Скальном Корнея Левченко обрабатывали зерно на семена.

Новоиспеченные колхозники обобществляли скот и инвентарь неторопливо, около двух недель. Одни радовались, другие тревожились, с нелегкой душой расставаясь со своими Гнедками, Лысками, Каштанами, Стригунами, Машками и Найдами…