Отчий дом

И дальше пошло уже как и надлежит в таком случае, в соответствии с законностью. Рымарь переспросил и раз, и второй раз, нет ли у кого вопросов. Вопросов не было, потому что у таких, как Грицко Маслюченко, у комсомольцев и пионеров не было такой потребности, а ни одна бабуся просто и не додумалась бы, о чем ей спрашивать, хотя все здесь, как сказал Карп Мусиевич, вольны решать по-своему. Рымарь спросил, желает ли кто-нибудь из членов сельсовета или вообще из граждан села выступить с речью. Первым выступил председатель комбеда Халимон Стрижак. Говорил коротко: пятно, дескать, эта церковь со всей патлатой контрой на нашем селе, и нужно ее закрыть, и дело с концом. Закрыть и превратить в храм культуры — в избу-читальню или в клуб… Никон Тишко говорил о культуре, о темноте и суеверии, о том, что пора, давно уже пора очаги темноты превращать в очаги культуры и давать дорогу молодежи в новую жизнь. В общем складно и убедительно говорил. И горячо. И еще один бедняк, Силантий Макушка, тоже выступил, сказал, что их, этих жеребцов патлатых, давно уже следовало закрыть, потому что они отнимают у глупых баб последних кур. А если самогон, так хлещут, как и мы, грешные, а говорят, что вон они какие святые да божьи. Да и зачем далеко ходить — его глупая Палашка сколько яиц патлатому в узелках переносила. А когда ребенок заболел, так опять деваться некуда, больница в восемнадцати верстах от села, ребенок весь горит, а тут и отвезти не на чем…

По площади гомон пошел. Загудели, заговорили пожилые мужчины, — мол, все правильно Силантий сказал, хоть бы какого-нибудь одного фельдшера на все село дали. Верно все говорили о церкви и поповском доме, так что пора кончать собрание, всех все равно до утра не переслушаешь, а дома скотина еще не поена. Если надо, так надо, и давайте расходиться по домам.

Рымарь снова спросил у людей, согласны ли они приступить к голосованию, чтобы свободным и смелым поднятием руки всем как есть единогласно высказаться «за». Люди ответили на это, что согласны. Первыми, громче всех, крикнули школьники.

Тогда Рымарь разделил всю толпу на, как теперь принято говорить, «сектора» (тогда и слово такое вряд ли кто-нибудь знал) и, окинув всех взглядом — все ли в порядке? — назначил счетчиков.

— …вон от той акацийки до первого колокола просим посчитать голоса учителя товарища Григория Стратоновича Маслюченко. А от первого колокола до сломанного берестка — товарища Величко.

И так одного за другим он назначил восемь человек. Затем громко попросил, чтобы все, кто за то, чтобы закрыть церковь, подняли высоко руку и держали, не опуская, до тех пор, пока товарищи счетчики не пересчитают всех до единого.

Граждане, и прежде всего школьники-пионеры, а там и комсомольцы, комбедовцы и другие люди разного положения, высоко подняли руки. А старушки и богомольные женщины быстро-быстро начали креститься. Счетчики считали вслух, а секретарь сельсовета товарищ Пронь Сопилка переспрашивал и записывал в протокол. И он, Грицко Маслюченко, рассказывая позднее обо всем этом Андрею по своему обыкновению с ленивым, без улыбки, юморком, тоже считал вслух, тщательно и неторопливо: и комбедовцев, и всех остальных дядек, и уже подряд школьников-пионеров, которые тоже подняли руки — кто одну, а кто и обе, и хотя права голоса они еще не имели, но все же как-никак полноправные граждане, для которых, собственно, все это и делается; заодно Григорий Стратонович сосчитал и тех старушек, которые поднимали правые руки ко лбу, вероятно затем, чтобы перекреститься. А как там оно на самом деле могло быть, кто его знает… Но когда товарищ Рымарь спросил, есть ли кто-нибудь за то, чтобы не закрывать рассадник религиозного дурмана, ни одна рука не поднялась. Никто не голосовал против закрытия церкви. Даже из числа тех старушек, которые перед тем лишь крестились. Честные верующие, видимо, не захотели выступать против общества, а кулацкие прислужники, несомненно, побоялись после скандала с попом выявлять себя. Вот так и получилось — единогласно…

Лишь потом, уже задним числом, верующие старушки сокрушались да сожалели о церкви, выражая свою обиду не столько на Рымаря и комсомольцев с пионерами, сколько опять-таки на того же чертова отца Константина: «Не попа — сущего антихриста нам за грехи наши прислали, да и ослепили в тот момент…»

Но говори не говори, назад возврата нет.