Отчий дом

Тончайшими хмельными мартовскими ароматами и журчаньем невидимых под глубоким снегом ручейков, чистой барвинковой синевой неба, высоким солнцем, прозрачным сияньем заснеженного степного безбрежья началась она. И как-то незаметно, может, под прикрытием влажных, непроглядно черных ночей, журчащие, беспокойные ручейки, прорвавшись из-под снега, залили чистой, прозрачной водой глубокие колеи дорог и улиц.

Резко, тревожно, остро запахло в воздухе весной, талыми водами, прелой прошлогодней листвой, влажностью пробуждающейся земли.

Снега в том году были глубокими, обильными, весна ранней, стремительной, дружной, половодье таким неожиданно бурным и могучим, что он и не запомнил, не видел еще никогда такого в родных краях.

Сначала до отказа налило все четыре пруда вокруг села, затем, перехлестнув через плотину, слилось в один сплошной огромный пруд, залило дороги и отрезало Петриковку от Скального. Вода все прибывала и прибывала, и вскоре весь петриковский холм-косогор превратился в остров. Плотины поразмывало, выбраться из села можно было лишь в одном месте — за бывшим хропаченковым подворьем, да и то разве лишь на лодке.

У бабки Секлеты вода, медленно поднимаясь с левады, залила весь огород, потом вишенники, подошла до самого подворья и остановилась неподалеку от хаты. Заливало огороды, дворы, риги, погреба. На подворье у Макара Кулишенко легкие, чистые волны потихоньку подбирались с огорода к самому порогу, облизывая старый гранит тяжелого камня, положенного у входа еще, наверное, каким-то кулишенковским пращуром.

Степь вокруг села стала сплошным зеленовато-голубым морем. Синело всюду, по всему размытому, мглистому горизонту. Куда ни посмотри, одна лишь чистая, волнуемая тугим весенним ветерком, прозрачная водная гладь. И лишь изредка легкими облачками плавали в воде кусты усыпанного пушистыми сережками лозняка да одиноко маячили высокие осокори.

Резкий, дразнящий, острый стоял над селом дух оттаявшей вишневой коры, оживших, наливающихся вербовых почек…

Высокая вода держалась около двух педель и лишь в середине апреля начала быстро спадать. Сначала показались лиловые макушки дальних степных холмов, потом, вынырнув из воды, темным бархатом залоснились ближние. А вода с каждым днем спадала все ниже и ниже. И каждое новое утро обозначалось в природе какими-то новыми переменами. Освобождая за собой все больше и больше земли, половодье на глазах шаг за шагом отступало в балки, овраги и пруды. И вот наконец на всех четырех прудах ясно обозначились контуры размытых, но неснесенных плотин. Потемнела вокруг, подсыхая на солнце, степь, окутываясь голубым мерцающим маревом.

И сразу же все целинные полевые межи осыпало белыми с лимонно-желтой сердцевиной звездочками — брындушами[20]. А по влажным, лишь вчера выступившим из-под воды низинным левадам засинели подснежники. Шаг за шагом вслед за отступающей водой густо поднимались от земли к солнцу, пробивая почерневший слой прошлогодних листьев, красноватые стрелочки аира, осоки и камыша. И чуть ли не первыми вместе с брындушами и подснежниками вдоль старых плетней, на выгонах, возле колодцев, на школьном дворе и всюду, куда ни глянь, сверкали ярко-желтые одуванчики. А там уже неведомо и когда показалась, выглянула из-под сухого прошлогоднего листика застенчивая фиалка.

Густой зеленью ярились в нолях полоски сеянных еще по-старому ржи и пшеницы. Желтоватым донником, пыреем, одуванчиками пестрел оставленный под толоку паровой клин. И забелели, осев по оврагам, ярам и балкам, снежно-холодноватые облака цепкого, густо переплетенного цветущего терновника. В конце огорода, в кулишенковой леваде, пробивая прошлогодний сухой пласт, лениво открывала свои пушистые ресницы сон-трава.

Вот-вот зацветут вишневые сады, распустятся груши-дички, вспыхнут нежно-розовым цветом яблони. Никогда еще на его памяти, казалось Андрею, ни в одну из весен, так буйно и так густо не рвалось из влажной сытой земли к высокому солнцу все живое, зеленое, синее, лиловое и розовое, все растущее и цветущее на его родной земле.

Такие уютные и светлые зимой школьные классы стали теперь холодными, неприветливыми. Всем — учителям и ученикам — хотелось поскорее закончить длинный урок и вырваться на залитый весенним солнцем простор. Всех будто магнитом тянуло на улицу, в гомон, шум, перезвон взбудораженного, как пчелиный улей, живущего острыми тревогами и горячими надеждами, начинающего новую жизнь села, в сутолоку его днем и ночью не прекращающихся забот и работ, подготовки к выходу в степь, чтобы проложить на ней первую колхозную борозду и перепахать все межи…

Синим-синим апрельским утром, задолго до восхода солнца, всколыхнул сельскую тишину могучий железный гул. Никого еще не было видно, а он катился и катился над полями и селом, будто шел откуда-то из-под земли. Здешние поля и села такого никогда еще не слышали…