Отчий дом

Наверное, избирался там и президиум. Андрей Семенович помнит теперь лишь, что сидели за длинным столом Рымарь, Карп Мусиевич и Стрижакова Ганнуся, как всегда бледная, с красивым, преждевременно увядшим лицом, и еще знакомые односельчане. Отчетливо помнит также, что не было на этом собрании Стрижака. Говорили, что его отправили куда-то на излечение, то ли в Старгород, то ли в Винницу…

Вопросов на собрание было вынесено множество: название колхоза, принятие Устава, выборы правления и председателя, подготовка к весеннему севу, семена, инвентарь, помещение для скота и ухода за ним, сообщение о посланных в феврале в Старгород на курсы трактористах-комсомольцах и еще многое другое. Собрание затянулось до самого рассвета и было перенесено на послеобеденное время следующего дня.

О названии колхоза долго не спорили. Кто-то, кажется Карп Мусиевич, предложил: «Новая жизнь». Собрание согласилось с этим названием сразу и, судя по всему, охотно. «Новая жизнь» — пусть будет «Новая жизнь»! В самом ведь деле новая, неизведанная и никем еще не испытанная… В правление же избирали людей долго, придирчиво, не скупясь на острые слова и характеристики. И голосовали довольно-таки скупо, переголосовывая порой по нескольку раз. Долго, придирчиво, осторожно перебирали кандидатуры на пост председателя: один неповоротлив, тот неграмотен, а у этого у самого дома конь всегда по брюхо в навозе стоит, тот загребущий, а этот такой горячий да нетерпеливый, что со всеми перессорится. Сошлись в конце концов на том, кого с самого начала назвал Рымарь, — на кандидатуре Никона Тишко. Хотя и молодой, но степенный, вдумчивый, опять же бедняк, и хотя в собственном хозяйстве особо и не проявил себя (какое уж там у него хозяйство!), но человек хозяйственный, работящий, совестливый. К тому же комсомолец, непьющий, а это для общественного дела чуть ли не самое важное. В политике сообразительный, армию отслужил, во многих краях побывал и грамотнее других односельчан, газеты выписывает, к людям прислушивается, люди будут его уважать. А что молод, грех невелик, с течением времени выровняется…

Так и избрали Никона Тишко председателем колхоза «Новая жизнь». А чтобы имел помощников, людей более старших и опытных, в заместители выбрали непьющего, грамотного и рассудительного бедняка и хозяйственного, знающего толк в земле, умеющего за скотом присмотреть середняка. Фамилии этих заместителей теперь не вспомнить. А Евиного хозяина Андрей Семенович Лысогор помнил хорошо, не забыл даже ни его имени, ни каков был человек с виду. И на этом же собрании поставили Макара Кулишенко завхозом: он, говорили, хотя и долго колебался, долго не подавал в колхоз заявления, зато рачительный хозяин, знает цену каждой копейке и цену человеческому труду. А самое главное — человек честный. Ничто людское к его рукам не прилипнет.

И еще запомнил Андрей Семенович с того собрания Ганнусю Стрижакову, сироту, бывшую поповскую прислугу. Запомнил не просто потому, что ее избрали в президиум, а еще и потому, что уже где-то под утро, когда речь зашла о будущих трактористах, которые обучались в Старгороде, и выяснилось, что нужно еще двух человек туда послать из их колхоза на курсы, Ганнуся встала и попросила, чтобы послали ее. Поколебавшись и удивившись — как-никак женщина, женское ли это дело трактор, — люди все же пошли ей навстречу. Дети у Ганнуси не плачут, муж на излечении, соломенная вдова, можно сказать, пускай едет, поучится, свет белый повидает…

Весна…

«Йде весна запашна, квітами-перлами закосичена…»[19]

Много, очень много, если подумать да вспомнить, прошумело весен над его, Андрея, головой. И каждая была словно бы первой, каждая была неповторимой, всегда новой, всегда иной, такой, с которой прошедшие и сравниться не могут. И детские весны в его широких, бедных лесами степях с их, может, и неярким, но нежным цветением, тонким, горьковато-сладким ароматом. И московские, северные, холодноватые, с пышной и пахучей сиренью, с сосновой терпковатой пыльцой. И роскошные весны причерноморского Закавказья с душными ночами, чарующим лунным светом, с дурманящим чадом магнолий, с мягким шумом черноморской волны. И нежно-розовые, сакуровые весны-праздники Японии, акварельно-призрачные — Кореи или Китая, и поистине райские — кубинские с млеющими под горячим солнцем белокорыми пальмами, шелковисто-тяжелой, ласково-лукавой карибской волной и золотыми сыпучими пляжами Варадеро.

Сколько их уже прошумело над ним под родными и далекими, чужими небесами!..

Но… «весни такої не було й не буде, як та була, що за вікном цвіла…».

Да и не просто за окном. По всем холмам и долам, садам и полям Петриковки цвела она. Мало сказать цвела — кипела в крови, половодьем разливалась. Шальная и нежная весна его первой и, как все первое, неповторимой, чистой любви…