Остроумие и его отношение к бессознательному

Думаю, никто не станет отрицать, что удовольствие от такого рода невзыскательных рифм есть именно тот фактор, по которому мы распознаем шутку.

* * *

Хорошие примеры абстрактных или безобидных шуток по смыслу встречаются в обилии среди сравнений Лихтенберга. Некоторые из них уже приводились выше, а здесь я добавлю еще несколько.

«В Геттинген отправил томик in octavo, а получили обратно нечто in quarto[96] душой и телом».

«Чтобы возвести постройку надлежащим образом, прежде всего требуется надежный фундамент. Я не знаю фундамента прочнее, чем тот, в котором над каждым камнем “рго” тотчас же кладут камень “contra”[97]».

«Один рождает мысль, другой устраивает ей крестины, третий приживает с ней детей, четвертый навещает ее на смертном одре, а пятый ее погребает» (сравнение с унификацией).

«Он не только не верил ни в каких духов, но и не боялся их». Шутка заключается здесь исключительно в бессмысленном отображении, когда понятие малой ценности возводится в сравнительную степень, а понятие, считающееся более важным, обретает положительную степень. Если отказаться от этой хитроумной оболочки, то мысль, заключенная в шутке, будет гласить: «Гораздо легче победить боязнь привидений разумом, нежели защищаться от них, воображая их существующими». Но это вовсе не остроумно, это правильное и не до конца оцененное психологическое суждение – именно то, которое Лессинг выразил следующими известными словами:

«Es sind nicht alle frei, die ihrer Ketten spotten».
(«Оковы осмеять – еще не значит от них освободиться»[98])

Хочу воспользоваться удобным случаем и устранить возможное недоразумение. «Безобидная» или «абстрактная» шутка вовсе не обязательно сходна по значению с «празднословной» остротой; она противоположна лишь обсуждаемым далее «тенденциозным» шуткам. Как показывает вышеприведенный пример, безобидная, то есть лишенная намерений острота тоже может быть вполне содержательной и выражать нечто ценное. Но содержание остроты независимо от нее самой и является содержанием той мысли, которая получила здесь остроумное выражение с помощью особой техники. Конечно, как часовщик обычно снабжает особенно хороший механизм ценным футляром, так может обстоять дело и с шуткой: лучшие произведения остроумия используются именно как оболочка для самых содержательных мыслей.

Если обратить пристальное внимание на желание различать содержание мыслей и остроумную оболочку, то мы придем к заключению, которое разъяснит нам многое в нашем суждении об остроумии, в чем мы не были уверены. А именно, оказывается (пусть этот факт поражает), что наше благосклонное отношение к шутке есть плод совокупного воздействия содержания и техники остроумия; мы по одному из факторов совершенно ложно судим о величине другого. Лишь редукция остроты раскрывает нам обман суждения.

Впрочем, то же самое справедливо и для словесной шутки. Когда мы слышим, что жизненное испытание сводится к испытанию того, «чего не хотят испытывать», то нас охватывает смятение: мы думаем, что познали новую истину, и должно пройти некоторое время, прежде чем мы поймем, что за этой оболочкой скрывается банальная мысль – «Страдания учат уму-разуму» («Страдание – лучший учитель», К. Фишер). Уместная техника остроумия, определяющая «испытание» почти целиком через употребление слова «испытывать», вводит в обман настолько, что мы переоцениваем содержание этой фразы. Так же обстоит дело с шуткой Лихтенберга про январь; эта шутка возникает путем унификации и не говорит ничего, кроме того, что мы давно уже знаем, – что новогодние пожелания сбываются ничуть не чаще прочих. Таких примеров можно привести множество.

Обратное встречается при других шутках, в которых нас пленяют меткость и правильность мысли; потому мы восхищаемся этими шутками, хотя блестит в них сама мысль, а вот техника остроумия зачастую слаба. Скажем, в остротах Лихтенберга ядро мысли нередко гораздо ценнее остроумной оболочки, на которую мы неправильно распространяем оценку первого. Например, замечание о «факеле истины» едва ли является остроумным сравнением, но оно настолько меткое, что мы отмечаем предложение целиком как особенно остроумное.

* * *

Остроты Лихтенберга выделяются прежде всего благодаря содержанию их мыслей и той меткости, с которой они бьют в цель. Гёте справедливо сказал об их авторе, что за его остроумными и шутливыми идеями скрыты истинные пороки; точнее говоря, они затрагивают решение проблем. К примеру, отмечается как остроумное следующее высказывание: «Он столь ревностно изучал Гомера, что всегда читал Agamemnon вместо angenommen» («предположительно». – Ред.). Здесь техника опирается на нелепицу в сочетании с созвучием. По сути, Лихтенберг всего-навсего раскрыл тайну опечатки[99].