Остроумие и его отношение к бессознательному

Мы должны придерживаться того взгляда, что техника последней изученной нами группы острот заключается не в чем ином, как в выявлении «ошибок мышления». Но мы вынуждены признать, что исследование привело нас, скорее, к затемнению вопроса, чем к его прояснению. Что ж, будем все-таки надеяться, что полное изучение технических приемов остроумия приведет нас к результатам, которые послужат исходным пунктом для дальнейших рассуждений.

* * *

Ближайшие примеры остроумия, на которых мы будем продолжать наше исследование, отыскать не составит затруднения. Перед нами примеры уже знакомой техники.

Вот, например, шутка Лихтенберга:

«Январь – это месяц, когда люди приносят своим друзьям добрые пожелания; остальные месяцы – те, на протяжении которых эти пожелания не исполняются».

Такие остроты следует назвать, скорее, утонченными, а не удачными; они пользуются малозатратными приемами, так что мы начнем с перечисления – для достижения совокупного впечатления.

«Человеческая жизнь распадается на две половины: в первой люди жаждут наступления второй, а во второй стремятся обратно к первой».

«Жизненное испытание состоит в том, что человек испытывает то, чего не хотел испытывать».

(Оба примера принадлежат К. Фишеру.)

Эти примеры живо напоминают рассмотренную ранее группу, особенностью которой является «многократное употребление одного и того же материала». Последний пример в особенности дает повод задаться вопросом, почему мы не включили его в ту группу, а приводим здесь, в связи с новой группой. Ведь испытание описывается посредством самого себя, как в другом месте ревность. Это распределение я не стану оспаривать, но в двух других примерах, имеющих сходную природу, действует, полагаю, некий новый фактор, более поразительный и многозначительный, нежели многократное употребление одного и того же слова (которому тут недостает даже намека на двусмысленность). Хочу подчеркнуть, что здесь создаются новые, неожиданные единства, новые отношения представлений друг к другу, и налицо определение одного понятия с помощью другого или через отношение к третьему понятию. Я назвал бы этот процесс «унификацией». Он очевидно сходен со сгущением, поскольку формулируется теми же словами. Например, две половины человеческой жизни можно описать при помощи открытого между ними взаимоотношения: в первой половине жаждут наступления второй, а во второй стремятся обратно к первой. Это, точнее говоря, два очень близких друг другу отношения, выбранных для отображения. Сходству отношений соответствует сходство слов, которое действительно способно напомнить о многократном употреблении одного и того же материала. В шутке Лихтенберга январь противопоставляется прочим месяцам на основании отношения (снова измененного) к третьему элементу: добрые пожелания принимают в первом месяце года, а в остальные их не исполняют. Тут отличие от многократного употребления одного и того же материала (близкого к двусмысленности) проявляется вполне зримо[73].

Прекрасным примером «унифицирующей» шутки, не нуждающейся в пояснении, является следующая.

Француз Ж. Б. Руссо, слагавший оды, написал «Оду потомству»; Вольтер нашел, что это стихотворение по своей ценности отнюдь не заслуживает дойти до потомства и сказал остроумно: «Это стихотворение не достигнет цели». (По К. Фишеру.)

Данный пример привлекает наше внимание к тому факту, что унификация фактически лежит в основании так называемых находчивых острот. Находчивость состоит в переходе от обороны к агрессивности, в «повороте острия от себя в сторону противника», в «отплате тою же монетой» – следовательно, в создании неожиданного единства между атакой и контратакой. Вот примеры.

Пекарь говорит трактирщику, у которого нарывает палец: «Ты, верно, сунул его в пиво?» – «Вовсе нет, мне под ноготь попала одна из твоих булок» (Überhorst, 1900).

Светлейший[74] объезжает свои владения и замечает в толпе человека, очень похожего на его собственную высокую персону. Он подзывает того и спрашивает, служила ли его мать когда-либо во дворце. «Нет, ваша светлость, – говорит человек, – мать не служила, зато отец служил».

Герцог Карл Вюртембергский однажды на верховой прогулке случайно натолкнулся на красильщика, занятого своим делом. «Можешь ли ты покрасить мою пегую лошадь в синий цвет?» – спросил герцог и получил ответ: «Конечно, ваша светлость, если ее скипятить!» (Fisher, 1889).

В этих отличных tu quoque[75], когда на бессмысленный вопрос отвечают столь же невозможным условием, принимает участие и такой технический прием, который отсутствовал бы, доведись красильщику ответить: «Нет, ваша светлость; боюсь, что лошадь не выдержит кипячения».