Остроумие и его отношение к бессознательному

Этот вопрос звучит как бессмыслица, но мы мгновенно понимаем его смысл. «Разве я сказал что-нибудь такое, что могло понравиться этому глупому народу? Мне следовало бы устыдиться этого одобрения: если мое высказывание понравилось глупцам, значит, оно само не очень-то разумно».

Но другие примеры могут указывать на то, что бессмыслица довольно часто применяется в технике остроумия не ради отображения другой бессмыслицы.

Одного известного университетского преподавателя, который обладал привычкой обильно уснащать остротами свой малопритягательный для слушателей специальный предмет, в день рождения его младшего сына поздравили с тем, что ему, дескать, дано в удел счастье обзавестись ребенком в столь преклонном возрасте. «Да, – ответил этот преподаватель, – поистине поразительно, на что способны человеческие руки». Ответ кажется донельзя бессмысленным и неуместным. Дети же суть благословение Божье, в противоположность творениям человеческих рук. Но тотчас приходит на ум, что этот ответ имеет смысл, причем скабрезный. Здесь нет и речи о том, что счастливый отец хочет притвориться глупым, чтобы выставить глупцом кого-то еще. Будто бы бессмысленный ответ воздействует ошеломляюще и приводит в смятение, как сказали бы классические авторы, писавшие об остроумии. Мы видели, что они приписывали воздействие таких шуток переходу от «смятения к внезапному уяснению». Позже мы попытаемся составить собственное суждение по этому поводу, а пока удовольствуемся лишь тем, что подчеркнем: техника данной шутки заключается именно в преподнесении смущающего, бессмысленного ответа.

Шутка Лихтенберга занимает особое место среди «бессмысленных» острот.

Он дивился тому, что у кошек есть на теле две дыры – как раз там, где у них должны быть глаза. Удивляться чему-либо, само собой разумеющемуся, есть, конечно же, нелепость. Поневоле вспоминается одно восклицание Мишле[68], притязающее на серьезность; насколько я помню, оно звучит приблизительно так: «Как хорошо устроено в природе, что ребенок, едва появляясь на свет, находит мать, готовую принять его на свое попечение!»[69] Фраза Мишле – откровенная нелепость, зато Лихтенберг шутит, применяя нелепицу для определенной цели, за которой что-то скрывается. Что именно прячется? Этого мы, разумеется, пока не можем разъяснить.

* * *

Из двух групп примеров мы узнали, что работа остроумия пользуется двумя отклонениями от нормального мышления – приемами сгущения и бессмыслицы – как техническими способами создания остроумного выражения. Мы, конечно, вправе ожидать, что и другие ошибки мышления могут найти такое же применение. Действительно, можно указать несколько примеров такого рода.

Некий господин пришел в кондитерскую и заказал торт, но вскоре отдал его обратно и потребовал взамен стаканчик ликера. Выпил и собрался уйти, не заплатив, но владелец лавки его задержал. «Что вам угодно от меня?» – «Вы должны заплатить за ликер». – «Ведь я отдал вам за него торт». – «Но за него вы тоже не заплатили». – «Так я его и не съел».

Этот рассказ тоже обладает видимостью логичности, которая, как мы уже знаем, служит удобным фасадом для ошибок мышления. Здесь ошибка явно заключается в том, что хитрый покупатель устанавливает соотношение между возвращением торта и получением ликера – соотношение, которого на самом деле не существовало. Вообще этот эпизод распадается на два процесса, которые для продавца друг от друга независимы и которые только по собственному предложению покупателя подменяют один другой: сначала он берет и возвращает торт, за который, следовательно, ничего не должен платить, затем берет ликер, за который должен заплатить. Можно сказать, что покупатель двусмысленно употребляет выражение «за него»; точнее, он создает с помощью двусмысленности связь, не имеющую места фактически[70].

Теперь предоставляется удобный случай сделать немаловажное признание. Мы занимаемся исследованием техники остроумия на примерах и должны потому быть уверены, что выбранные нами примеры суть подлинные шутки. Но дело обстоит таким образом, что в целом ряде случаев мы сомневаемся в том, следует называть соответствующий пример шуткой или нет. В нашем распоряжении не будет критерия для различения до тех пор, пока само исследование его не обеспечит. Речевое употребление ненадежно и нуждается в проверке своей правильности. При решении выдвинутого нами вопроса мы можем опереться только на «чутье», на ощущение, которое толкуем в том смысле, что судим о чем-то согласно существующим правилам, пока недоступным нашему пониманию. В последнем примере мы сомневаемся, надо ли считать его шуткой – или, быть может, софистической остротой, а то и просто софизмом. Мы ведь еще не выяснили, в чем состоит характер шутки.

Наоборот, нижеследующий пример, выявляющий ошибку мышления, которая, если угодно, дополняет предыдущую, несомненно является шуткой. Это опять-таки история о брачном посреднике.