Орельен. Том 2

Этот разговор происходил вечером, когда Адриен впервые сумел добраться с помощью специального аппарата для ходьбы до столовой, где они и пообедали вдвоем с Бланшеттой. Эдмон, по обыкновению, отсутствовал. В этой изящно обставленной комнате Адриен испытывал странное чувство: он был с Бланшеттой, но не в интимной, а вполне официальной обстановке, на глазах у прислуги, их обслуживали лакеи в белых перчатках. Бланшетта сидела против него, на столе блестело серебро от Пюифорка, и все кругом носило отпечаток какой-то привычной утонченности; взять хотя бы вино, налитое в обыкновенный графин, смакуя которое Адриен беззвучно прищелкивал языком. И Бланшетта принарядилась ради него: очень простое черное платье (черный цвет ей особенно шел), высокий закрытый воротник, а спина, если не считать узенькой перемычки на шее, вся голая, — у Бланшетты была изумительная спина. Адриен уже пригляделся к несколько крупным чертам лица, которое трудно было назвать прелестным. Однако он находил в ней свою прелесть. Глядя на Бланшетту, он думал: «Если бы она хоть немножко взбила волосы… ничего, я ей потом об этом скажу…» Бланшетта надела также свои знаменитые жемчуга.

После обеда они перешли в библиотеку. Окно, открытое на балкон, огромный голубой Пикассо на темной стене, скупое освещение — во всем ощущался мягкий, еле уловимый трепет Парижа. Они были вдвоем, наедине, но огромный город, лежавший за окнами, придавал их одиночеству какой-то торжественный и в то же время волнующий характер.

— В конце концов, — мечтательно сказал Адриен, осторожно стряхивая пепел сигары в голубую пепельницу, — в конце концов Эдмон сам себе хозяин…

Бланшетта вздохнула. Должно быть, думала о чем-то своем. Затем прошептала:

— В какой-то мере…

Произнося эти ничего не значащие слова, она, вероятно, увидела заученную улыбку мадам Мельроз. Жестокость своего мужа. Целую череду таких вот вечеров, когда ей приходилось обедать одной. Детей, которые отвыкли приходить прощаться на ночь к своему папе в эту прелестную комнату, где сейчас сидел Адриен. Она повторила:

— В какой-то мере…

Должно быть, Бланшетта с горечью и сожалением думала о независимости Эдмона, созданной ее же собственными руками. Как бы угадав невысказанные мысли Адриена, она добавила:

— Хочешь сделать как лучше… и сам подготовляешь свою гибель…

Адриен несколько раз взмахнул своими длинными ресницами и полузакрыл глаза. Так ему было удобнее следить за игрой ее лица.

— И вы думаете, что это изменило бы что-либо?

Бланшетта не спросила ни что «это», ни что «изменило бы». Разговор шел в самых неопределенных выражениях, даже вне правил синтаксиса.

— Боюсь, что все это с начала до конца было недоразумением…

— Ваши дети — не недоразумение…

— Конечно… Да, дети… если бы не было детей… Когда я подумаю, что без вас крошка Мари-Виктуар…

Рука Адриена описала в воздухе плавную параболу, означавшую в переводе на человеческую речь: «Давайте переменим разговор», — и при этом движении немножко пепла упало на пол. Адриен сделал вид, что хочет нагнуться и подобрать его.

— Да бросьте вы, — мягко произнесла Бланшетта. — Это пустяки… Сегодня такой изумительный вечер…

— Изумительный…

Бланшетта взглянула на Адриена. Какие у него ресницы! Совсем как у женщины. Во время болезни, сидя взаперти, без движения, он немного побледнел. Теперь он уже никак не походил на ярко раскрашенного деревянного солдатика, каким казался ей раньше. Он осторожно притронулся к своим усикам. «Как бы выглядел Эдмон с усами?» — подумалось ей. И Бланшетта невольно вернулась мыслью к их разговору о деньгах, которые по контракту она выделила Эдмону:

— У меня есть свой бюджет на домашние расходы, на детей, на туалеты… но состоянием, как таковым, всем состоянием распоряжается Эдмон… в «Недвижимости», потом в консорциуме…

— Знаю…

— О, мы живем, должно быть, не так, как могли бы жить при наших средствах… но надо думать о будущем… о детях.

Вероятно, подобные соображения внушал ей Эдмон. И кроме того, ее протестантскому сердцу льстила мысль об их скромном, — правда, весьма относительно скромном, — образе жизни. Адриен вспомнил о папке, которую ему вручила мадемуазель Мари. И вдруг сразу почувствовал себя не в своей тарелке.

— В конце концов… Простите, пожалуйста… Но с подушкой мне было бы удобнее…

— Что же вы не скажете?

Бланшетта поспешно поднялась с места. Он тоже приподнялся, и, когда она подсовывала подушку ему под спину, щека ее случайно коснулась усиков. Она почувствовала, что Адриен старается удержать дыхание и поэтому не спешила разогнуться. Он смотрел на ее склоненную шею, на линию спины, которой так мучительно хотелось коснуться ладонью! Но не сейчас, сейчас еще рано. Нужно поскорее нарушить молчание. Заговорить о чем угодно, лишь бы говорить. О чем-нибудь, что отвлекло бы его мысли от этой спины, от этого волнения.

— Не понимаю я Эдмона… он становится ненасытным…

— Ненасытным? Что вы хотите сказать, Адриен? Знаете, он никогда у меня ничего не просит… Только в прошлом году попросил купить «паккард»…