Орельен. Том 2

Орельен закрыл глаза. Ему стало больно. Он увидел гипсовое лицо на стене, у него дома, и живую Беренику, блики света на ее щеках, ее запрокинутую голову. Все-таки дьявольски трудно представить ее себе всю целиком, ее фигуру, не отдельные черты, но всю ее, где-нибудь на улице, на расстоянии. Он видел ее, не мог не видеть в Живерни, как шла она тогда от него прочь, зябко поводя плечами… Поль Дени говорил, говорил… Уже больше двух часов они сидели вместе.

— И потом, разве это то же самое? Она не была вашей, не была… — Он ударил себя кулаком в грудь. — Не была… И вы воображаете, что можно сравнивать… Любовь без обладания, головная любовь и прочая чепуховина! Нет, вы поглядите в зеркало, такой мужчина, как вы, уму непостижимо! Она была моей, поймите, а сейчас не моя! А это что-нибудь да значит… Просыпаюсь — и рядом ее нет! Когда я подумаю, что она не со мной… неизвестно где… Но вы-то, вы-то, черт побери, вы-то чего суетитесь?

Орельен слушал этого мальчишку. В сущности, он даже уважал его боль. Конечно, малыш еще не был в настоящей переделке, неизвестно, так ли уж глубоки его страдания, но все же он страдает, это бесспорно. Орельен пробормотал:

— Да не нервничай ты так… Я еще не все сказал…

Они смотрели друг на друга, как боксеры между двумя раундами. Одна мысль так и просилась на язык.

— А все-таки, — сказал Орельен, — она тебя бросила…

Подлая фраза, недозволенный прием. Поль опустил голову, он проглотил обиду. Но тут же отпарировал удар:

— У нее ведь есть муж…

Совершенно верно — есть. Но о нем никто не подумал. Упоминание о муже на минуту поразило их обоих, и Поля, заговорившего о нем, не меньше, чем Орельена. Муж, супруг!

— Вот-то, должно быть, хорош в исподнем, — бухнул Орельен.

Оба мстительно хихикнули, и Поль со злобной гримасой неуклюже повел левым локтем, совсем как пингвин крылом. Им необходимо было все предать осмеянию. Воображение разыгралось. Оно услужливо подсказывало обоим картины близости Береники с этим безруким… Еще немного, и они оба покатились бы вниз по наклонной плоскости, дошли бы до непристойностей.

Поль Дени пересказывал слова Береники, вырывавшиеся у нее в минуты забвения. Ему, видимо, было приятно ее предавать. Может быть, он надеялся также уязвить сидевшего перед ним Орельена: ведь любой, даже косвенный намек на их близость с Береникой не мог не ранить этого человека. Полю изменило чувство меры. И оба ощутили огромную неловкость…

— А если она его все-таки любит? — спросил Орельен.

Хам! Ты же сам этому не веришь. И сказал-то лишь затем, чтобы помучить Поля. Но Поль не остался в долгу:

— Если вы так говорите, значит вы грязно ревнуете…

Да, Орельен ревновал. Ревновал как безумный. Ревность вдруг волной ударила ему в голову. Береника с этим мальчишкой. Ах, шлюха, шлюха!

— Вот мы сидим здесь и говорим с вами о ней, — продолжал Поль, — ведь это чудовищно, просто чудовищно.

Лертилуа находил тайное удовольствие в этом разговоре: так иной раз с удовольствием срываешь корочку с засохшей раны. Он знал, что каждое слово, каждая мысль, каждый взгляд сделают окончательно непереносимым то, что последует, то, что неизбежно последует, когда они выйдут из кафе: непереносимым станет одиночество, которое вновь обрушится на него, мрак, череда дней. Хоть бы все разом прекратить, суметь не думать об этом больше. Не думать больше? Куда там. Исповедь Поля Дени лишь усложняла задачу. А тот говорил:

— Значит, вы так ничего и не поняли? Ни одна женщина не играла в моей жизни никакой роли… ни одна… не могу даже думать о других без смеха… я ведь тоже пытался заводить романы… и… заводил, а потом начинал презирать… Презирал их ужимки, их манеры… А главное, не надо пускаться с ними в длинные разговоры… Когда они вам уступают, они сотни причин приведут, а на самом деле… Главное, не позволить себя одурачить…

— А сейчас срезался… Что, разве нет?

— Я же вам говорю, что это совсем другое. Я ее люблю. Понимаете вы или нет?

Странная штука — любовь! Ни тот, ни другой не знали, что означает это слово. Орельен пытался думать: «Я-то, я ее не люблю». Ничего не помогало. Как не помогло бы богохульство.

— Ты ее любишь, я ее люблю, мы ее любим. Муж тоже ее любит, по-своему, но любит… А вот она… она-то что думает, ну-ка скажи… Что она-то думает? Готов присягнуть, что она меня любила, а жила с тобой…

— А я тоже готов присягнуть, что она меня любила…

— …и дала стрекача.

— Вам, очевидно, доставляет удовольствие причинять мне боль.

— Возможно, что и так…

— Ну так знайте, вам это не удастся! Это она причинила мне боль, слышите? Она, и нечего вам растравлять мои раны…

— Дурак! Я свои раны растравляю, а вовсе не твои…

Образ Береники, присутствие ее снова стало для обоих непереносимой мукой. Теперь они сидели, отвернувшись друг от друга. За окном надрывались автомобильные гудки: должно быть, из театра разъезжалась публика. Устремив вдаль невидящий взгляд, Поль Дени погрузился в свои черные мысли. Вдруг губы странного рисунка задрожали, и он сказал в пространство, а не Орельену:

— Все равно сдохну.