Операция «Танненберг»

Где-то неподалеку заржала лошадь. Залаяла собака. Кто-то что-то крикнул по-немецки. Не смолкая, тарахтел двигатель «Цундаппа». Да, близко уже. Совсем близко. Но пока никого не видно.

Бурцев ждал, прильнув щекой к пулеметному прикладу. Радовало одно: от рыцарской конницы в лесу, даже таком редком, как здесь, большого проку не будет.

А вот все остальное — не радовало. Мало патронов. Мало людей. Мало надежды. Мало было времени для подготовки. Слишком мало всего.

Впереди шевельнулись кусты. Бурцев чуть прижал спусковой крючок. Сейчас! Вот сейчас! Появятся!

Уже…

Туды ж растуды ж!

Появились…

Крестьянские бабы. Детишки. Впереди шли женщины и ребятня. Сосредоточенно, молча, покорно. Живым щитом. С топориками и серпами. Там, где кустарник рос особенно густо — расчищали дорогу.

Между бабами и детьми — в самой гуще — Бурцев увидел двух эсэсовцев. Закатанные рукава. На груди — «шмайсеры». В поводу — свирепые овчарки. Видать, специально натасканные на такие вот облавы. Носы — к траве. Псы спешат по следам «Опеля», ярятся, рвутся с поводка, чуя жертву. Но псов не пускают. И эсэсовцы не желают покидать живое прикрытие.

А вот за крестьянскими платьями и плохонькими рубашонками детей замелькали доспехи, каски, плотные черные куртки и накидки с «Т»-образными крестами. Это шла вторая шеренга… Не господа. Не оруженосцы даже. Пушечное мясо. Кнехты, слуги. Пешие. С арбалетами. У некоторых в руках тоже — топорики и короткие мечи. Тоже прорубаются сквозь кусты и ветки. Но попробуй достать их, не задев первую линию.

А первую линию гнали на убой. Два эсэсовских кинолога, затесавшиеся меж бабских юбок и детворы, не в счет. Собаки-то по любому должны идти впереди и указывать дорогу всей облавной цепи, так что тут уж ничего не попишешь. Впрочем, даже собак сейчас надежно закрывал живой щит. И ведь все это с расчетом — на него, на Василия Бурцева, более других размягченного цивилизацией. Чтоб не вздумал палить из пулемета.

— У-у-у, злыдни! — прошипел справа дядька Адам.

— Нехорошо, — процедил Бурангул слева, — ай, нехорошо…

Бурцев скривился. Отвратно было на душе. Оттого, наверное, и осадил степняка:

— Нехорошо? Кто бы говорил, юзбаши? Кхайду-хан ваш, помнится, тоже гнал пленных впереди войска на стены и лесные засеки.

— Пленных — да, — спокойно возразил кочевник. — Но лишь тех пленных, от кого была польза. От женщин и детей при штурме крепостей и разборе завалов мало пользы.

Логика, далекая от гуманизма, но — все же логика…

Дальше Бурцев не слушал. Думал. Соображал лихорадочно. Неужели придется стрелять? Однажды на мосту через Волхов ему довелось разгонять при помощи пулемета толпу — простой, но раззадоренный вечевыми баламутами мирный новгородский люд. Хорошего в этом мало. А ведь на Волхове не было баб и детей. Тут же…

То тут, то там зазвучали «шнели». Кнехты и эсэсовцы поторапливали идущих впереди. Собаки едва не кусали несчастных за пятки.

Проблему разрешили стрелки Телля. Вот с кем, наверное, не чаяли столкнуться в лесной чаще фашики, вот кого не приняли в расчет.

Мутанты, порожденные оружием будущего, являлись, тем не менее, истинными детьми своего времени. И их сердца отнюдь не были смягчены вечным изгнанием. Просвистели первые стрелы. Упали первые жертвы.

Бурангул, дядька Адам, да еще Вальтер Телль смогли достать вторую шеренгу, не задев первой. Другим это не удалось. А может, и не пытались особо.

Рухнула, пронзенная коротким болтом швейцарского арбалета, какая-то старуха. И мальчишка лет шести. И женщина, державшая пацаненка за руку. В образовавшейся бреши показался толстый нерасторопный тевтонский кнехт. Отскочить кнехт не успел. Упал тоже.

Один убитый враг — и три ни в чем не повинные жертвы. Слишком жестокая арифметика!

Два эсэсовца за живым щитом, спустив овчарок, схватились за «шмайсеры». Ворочая стволами, оба отходили назад — уже за спины кнехтов. Свою миссию эти двое выполнили: добычу нашли. Укрыться, впрочем, им не дали. Бурангул и дядька Адам свалили фашистов. Подскочивших с рычанием псов Телль срубил двумя взмахами меча.

А из зеленки все летели арбалетные болты. В неожиданном для немцев количестве.

Люди падали. Но большей частью — из первой шеренги.

Вой. Визг. Крики…

— Стоять! — фельдфебельскими голосами орали кнехты. — Идти! Вперед!

Кто-то пытался юркнуть в сторону и улизнуть. Кнехты нещадно били непокорных. Били, рубили, кололи. Гнали дальше.

Живой щит шел…

— Ложись! — проревел Бурцев по-немецки. — Всем лежать!

И — две арбалетные стрелы в ответ. Обе с сухим стуком ударили в дуб.

Скверно! Из пулемета не выпущено еще ни одной очереди, а укрытие пулеметчика уже обнаружено.

— Да ложитесь же, мать вашу!

Бурцев махнул рукой. Сверху вниз. Давая понять, что требуется.

Руку едва не пронзил третий болт. Немцы тоже умели стрелять. Особенно с такого расстояния. Близко ведь! Через головы детей и женщин.

— Вперед! — надрывались из второй шеренги. — Быстро!

В отчаянии Бурцев дал очередь — тоже поверх голов. Над головами живого щита.

Свист пуль. Треск пробитых стволов. Срезанные пулями ветки и листва…