Она читала: "…Нежная краска стыдливости залила ее лицо, и после приятного поклона, за который он отдал бы полжизни, Софья потупила глаза… С бьющимся сердцем и огненным чувством смотрел он на нее и терялся в приливе чувств. "Софья, вы желаете, чтобы я был мертв? — сказал он. — Я успокоюсь и навечно исчезну с ваших глаз…""
Тут Авдотья Павловна смахнула со щеки слезу и сглотнула слюну. Трудно было узнать в этой расплывшейся женщине со слезами на глазах ту барыню, которая в гневе своем извела некогда смуглянку и велела подбросить в Москве ее кудрявого младенца. (Уже не сама ли сердобольная старушка и выполнила поручение?) Могло ли произойти такое разительное изменение в характере, могла ли такая барыня стать чувствительной читательницей сентиментальных романов? Да, такие гибриды несообразности естественны. Очень часто рационализм соединяется с чувствительностью, нравственный идеализм, мечтательность с тиранством, грубостью.
В тот самый момент, когда к Авдотье Павловне вошла старушка, барыня как раз закрыла книгу и повернулась к двери.
— Чего тебе? — спросила.
— Барыня, сказывали вы как-то, дескать, желали бы патрет Петруши заказать, наследника. На кухне у меня пришлый человек. Желаете, так призову…
Авдотья Павловна, еще во власти романа, оживилась:
— Живой, настоящий и умеет это? Давай его сюда.
Авдотья Павловна осмотрела вошедшего и, похоже, осталась довольна. Кудряв, черняв, статен, румянец во всю щеку. И не без приветливости спросила:
— Живописец? Ремеслом сим промышляешь?.. Много ли берешь за одно лицо?
Выслушав ответ, поджала губы, полюбопытствовала:
— Откуда и куда путь держишь?
— А цель моя — посетить одного здешнего помещика.
Авдотья Павловна смотрела милостиво, еще не обсохли на ее глазах слезы, вызванные чтением романа. Однако одним ли только романом… Героиня романа Софья родила младенца и подбросила его чужим людям. Это вызвало у барыни воспоминание о своем грехе, что сделалось с тем младенцем, которого она невесть куда выбросила — в жизнь ли, в смерть ли. Она долго молчала, наконец окрепла лицом и сердцем и уточнила:
— Какого помещика думаешь посетить? — спросила рассеянно.
— Львова Николая Александровича, — отвечал он.
— Что-о-о? — Рассеянности как не бывало, барыня поднялась во весь рост. — Того самого?
— Не знаю, что имеете вы в виду, — смиренно отвечал Михаил.
— Да знаешь ли ты, что нет никого хуже его! Дрова жечь не велит, мол, есть какой-то торф, уголь наш, не аглицкий. И гордец на всю губернию. Крестьян сгоняет дома земляные строить, глиняные. Ох, прости Господи! Теперь-то его уж наказал Господь, говорят, лежит недвижим.
Михаил не мог стерпеть слов невежественной барыни, не удержался и дал ей отповедь.
— Вот и едь, едь. А нам такие люди не надобны. Видали мы таких мазилок. — У нее даже задрожали щеки.
Михаил заторопился.
— В какой стороне их имение?
— A-а, не хочу и говорить! — закричала Авдотья Павловна. — Язык до Киева доведет дурака.
"Еще одна тетеха", — подумал Михаил, покидая дом, в котором когда-то произведен был на свет. Не помнил он того дома, не помнил и ту, что когда-то приказала выбросить его, как щенка. Не узнал, и слава Богу! Дом — не тот, где родился, а тот, где воспитался человек.
А сгорбленная старушка все же дождалась его в липовой аллее и показала, в какой стороне деревня Черенчицы, принадлежавшая Львову.
В пути наш герой набрел еще на один помещичий дом. Там его приняли с распростертыми объятиями и упросили изобразить все семейство. Михаилу пришлось немало потрудиться, чтобы усадить и написать бабушку, деда, родителей, их большеглазого сынка и девчушку с косами. Целую неделю прожил Михаил в усадьбе, кормили его, поили, еще и денег на дорогу дали. А он? Фамилии своей под картиной не оставил, поблагодарил, поклонился и зашагал дальше…
Последуем же и мы за неутомимым странником. Ни единому слову той "тетехи" не поверил, однако царапало волнение, и надо было поторапливаться. В дороге мысли были все о Львовых. К деревне он приближался в самом возвышенном состоянии духа.
Дело шло к вечеру. Впереди чернел лес, сквозь него рубинами пылало закатное солнце. Буйствовали птицы.
Так Михаил оказался в имении Львова. Рядом с домом был маленький флигель, ему предложили там пожить.