Опасный менуэт

Мишель не мог застать дома Элизабет. Он наведывался туда каждый вечер, и все напрасно. Она возле королевы? Скрывается в Версале? Как-то встретил Пьера Лебрена, тот был возбужденный, радостный и небритый. И сразу пустился в восторженную агитацию.

— Мы, третье сословие, берем власть! Уже скоро — и всем, кто не с нами, будет плохо. А твой портрет, мазилка, отличный! "Человек из тюрьмы короля" — так мы его назвали! И он сыграл революционную роль. Мерси!

— Зачем? Я не для этого его писал! Какое вы имели право?!

— Ха-ха-ха! Теперь все права — наши!.. А ты, дурень, лучше бы примкнул к нам, пока не поздно, а то твоя-моя Элиза выкинет какой-нибудь номер или… или ее арестуют и тебя с нею.

— Почему? Она же художник. А я помощник ее.

Лебрен понизил голос:

— Я уже написал запрос, чтобы ее не считали гражданкой Франции, да, да! Пора и ее отдать вместе с королевой на суд народа.

— Как — отдать?

— По законам революционного времени — судить.

— Вы не сделаете этого!

— Сделаю, — бросил тот и пошел прочь.

Наконец Мишель застал беглянку дома. Оказалось, она явилась лишь для того, чтобы забрать драгоценности. Роялисты бросили клич: жертвовать золото и драгоценности, даже церковную утварь, чтобы пополнить казну, накормить народ и сохранить себе жизнь. Мишель застал ее, когда она уже выбегала из дома со шкатулкой в руках.

— Куда вы?

Она, словно глухая, только помотала головой.

— Вы хотите это отдать на нужды революции, народу?

— Нет, я отдаю это ей! Королева в опасности, ее надо спасать, и есть человек, который сделает для этого все!

Она вырывалась из его рук, но он крепко держал ее.

— Не смейте! Вам надо немедленно уезжать, бежать из Парижа!

— Я не уеду, пока здесь королева! Погодите, мой милый, славный! Поймите меня. Я люблю вас, но прежде всего — королева.

Она вырвалась и убежала. Мишель был в отчаянии. На другой день он обнаружил на двери прибитую доску со словами: "Здесь живет фаворитка королевы!" Со злостью оторвал доску. — Как поступить? Что сделать?..

Наконец понял: надо бежать. Но в чем? Необходимость побега застанет ее врасплох; что она наденет на себя? Не брать же дорогие, причудливые платья, изобретать которые она великая мастерица! Мишель сбегал домой, принес простое крестьянское платье и спрятал его в саду, под кустами возле иудиных деревьев. Написал записку, подождал и снова вернулся домой. Его беспокоил и Жак, вернее, его отсутствие, того не было со дня похорон.

Войдя в его комнату без стука, остановился, пораженный. Жак сидел у окна спиной, и голова его была совершенно белая. Он стал седым! Господи, за что? Потерять любимую женщину в тот момент, когда, наконец, одолел болезнь тюремного одиночества!.. Жак молчал, тупо глядя в окно, на вопросы не отвечал.

Внутренний голос, недаром гадатели хвалили его за тонкие чувствования, подсказал, что надо как-то вывести Жака из этого состояния. И Мишель, усевшись на единственном стуле, стал говорить и говорить. О чем только не рассказывал, благо происшествий у него хватало. Целую ночь не оставлял он своего приятеля, и под утро тот, кажется, вышел из столбняка.

Утром, глотнув чашку кофе, наш рыцарь снова отправился на улицу Клери. Навстречу выбежала Элизабет и бросилась ему на грудь. Она прочитала его записку.

— Надо немедленно уезжать, — твердо сказал он.

— Но почему? Я не желаю покидать город.

И тут он впервые прикрикнул.

— Прекратить капризы! Ваша жизнь в опасности! Вот ваше платье, — и развернул сверток.

— Что это? Надевать это платье?

Он насильно потащил ее в дом. Натянул платье, голову велел прикрыть шляпой-чепцом, чтобы не было видно лица.

Элизабет поразила его еще раз:

— А что, может быть, мы выпьем на дорогу? — и взяла бутылку шампанского.

Они разлили, чокнулись. Глаза ее были близко, в них отразилось игристое вино, и он смело поцеловал ее в губы.

У дверей она снова вспомнила:

— Но как я буду жить без моих тканей, туник? Это фоны к портретам!

— Купите новые!

— Но у меня, кажется, всего 80 франков в кармане.

— У меня есть немного больше ста. — Мишель тащил ее к калитке.

За воротами им предстало неожиданное зрелище. Возле соседнего дома остановилась телега, новые жильцы занимали мастерскую Мориса, скульптора, соседа Элизабет. Это ее окончательно отрезвило, и, уже не задавая вопросов и не выпуская руки, она двинулась мелкими частыми шажками.

По дороге повстречали жуткое шествие: с наколотой на пику головой. Элизабет зажмурила глаза и убыстрила шаг…

Ни ему, ни ей не были известны суждения философов-историков о том, что революция — это варварская форма прогресса. Будет ли нам дано увидеть, когда форма человеческого прогресса действительно будет человечной? А насмешник Томас Карлейль съязвил: "Если бы Вольтер, будучи не в духе, вопросил своих соотечественников: "А вы, галлы, что изобрели?", теперь они могли бы ответить: "Искусство восстания". Это искусство, для которого французский национальный характер, такой пылкий и такой неглубокий, подходит лучше всего".

ЧАСТЬ 2

МУЧИТЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ