Опасный менуэт

Следующая картина, представшая нашим путникам, оказалась еще более ужасной. Комендантом Бастилии был старик Фулон. Доброжелатели, предполагая, какая старика ждет участь, спрятали его в деревне, устроив ложные похороны. Однако вскоре тайное стало явным. Старика поймали и решили повесить. В него бросали камни, плевали, проклинали. Когда поставили на табуретку и хотели выбить ее, веревка оборвалась. Мало того, во второй раз намылили веревку, и что же? Она снова оборвалась. Старик Фулон стал козлом отпущения, словно один был виноват в том, что в Бастилию было посажено энное количество людей (кстати, не такое уж большое). С Фулоном покончили, но толпе этого было мало. Голову его насадили на пику и размахивали ею.

Жак смотрел на все это с каменным лицом, зато у Мишеля дергалась щека, он сжимал руки. Но тут внимание Жака привлекло то, что происходило на крыше Бастилии.

На краю стены стояла женщина.

— Она же упадет, впереди выбиты камни, — крикнул он. — Эй, там, осторожнее!

И более не спускал глаз с женщины в белом платке. Мишель мог бы поклясться, что никогда не видел Жака таким возбужденным. Из-под ноги ее упал еще один камень, а сама она вдруг обратила взгляд на Жака, что-то крикнула и покачнулась. Или кто-то толкнул ее? Жак подбежал в ту самую секунду, когда тело ее коснулось земли. Бросился на колени, ощупывая, жива ли, дышит ли?

— Жак, поискать доктора? Кто это?

— Это она, она! — в отчаянии кричал Жак.

— Кто она?

— Моя Мадлен. — Глаза его, кажется, навсегда забывшие, что такое слезы, повлажнели.

Жак Мордо сидел на корточках, не спуская глаз со своей Мадлен. Поняв, что она мертва, медленно поднялся, повел вокруг ослепшими глазами. Заметил каменщика с тачкой, бросился к нему, вывалил камни и, не оборачиваясь на ругательства, покатил тележку к телу Мадлен.

Мишель двинулся рядом, но тот велел ему остаться.

— Я сам хочу ее хоронить. Один.

Мишель вспомнил, что когда-то Жак служил на кладбище гробовщиком, и не решился идти следом. Было жарко, он сбросил кафтан и, упорно глядя под ноги, не поднимая головы, не оглядываясь, побрел к дому… Подумать только, в тот момент, когда Жак наконец стал выходить из плена одиночества, из психического капкана, этот странный и чудовищный случай вернул ему любимую Мадлен и тут же забрал ее. Как нелепо устроен мир! Что происходит вокруг? Почему граф Строганов на стороне восставших? Почему Жак не хочет становиться ни на одну сторону? А Элизабет? Где она? Возле своей королевы? Как она рыдала каждый раз, как приходило известие об аресте аристократа, скульптора, артиста! Видимо, в дни таких потрясений действительно срывается с мест и добро, и зло…

Увы! Михаил не знал, что в такие моменты истории время становится иным, старые законы не действуют, новых еще нет и торжествует анархия. Он не мог еще читать великого Гюго, который писал: "Неважно, на чьей стороне сила, важно, на чьей стороне правда". Но на чьей она стороне? Не мог он читать и Бальзака, который говорил: "Закон — паутина, сквозь которую крупные мухи пробиваются, а мелкие застревают… Нравы — это люди, законы — разум страны. Нравы нередко более жестоки, чем законы… Неразумные нравы берут верх над законами".

Чем объяснить, что в дни восстания разрушили музей той, которая когда-то спасла Францию? Жанны д’Арк… Взятие Бастилии не означало улучшения жизни народа. Толпа думает не головой, а животом, да, животом. Пала Бастилия, но не случилось ожидаемого, не появился хлеб, не исчез дефицит. Толпа — может ли она царствовать?! И еще, она не останавливается на полпути — вот и "покатилась бочка" к Версалю!..

…В Версале тихо, окончены балы, ночами лишь доносятся зловещие крики птиц. Из Парижа прибывают грустные и страшные вести. Семь голов носят на длинных пиках, и вечернее солнце делает их похожими на призраки.

Но вот вдали раздался глухой и страшный гул. Идут тысячи людей, толпа разъяренных голодных женщин. Они идут тремя колоннами по аллеям Версаля и кричат: "Хлеба! Хлеба!" Во главе — Теруань де Мерикур, та самая, которой очарован граф Строганов. С кудрями до плеч, обнаженной грудью. В розовой косынке поперек лба, Теруань с веселой серьезностью разговаривает с драгунами, сжимает их в патриотических объятиях, уговаривает не стрелять в голодных женщин!

Ночь кошмаров. Женщины вступают во дворец, гвардейцы кричат: "Спасайте королеву!" Она бежит вместе с детьми, с нею — несколько преданных людей.

А утром по требованию толпы на балконе дворца появляются король и королева с детьми. "Уберите детей!" — кричат снизу. Королева отодвигает их в сторону и стоит, сложив на груди руки, готовая ко всему. Кто-то навел на нее ружье, но Лафайет берет ее руку и целует.

Народ требует, чтобы король и королева переехали в Париж, — и вот они уже занимают места в карете.

Шли массовые аресты, доносы на аристократов, и не только на них. Придворные, друзья королевского двора стали мишенью клеветы и злобы. Начались массовые бегства из Парижа, состоятельные люди покидали свои дома.