Опасный менуэт

Художество спасло его! Михаила осенила новая идея: нарисовать бородатого бандита с серьгой в ухе, с голым черепом. Но увы! Не знал он: что хорошо положено в одном месте, совсем иное впечатление имеет в другом месте. Рисовальщик старательно расположил на листе рисунок головы, оставив внизу простор для длинной, густой, как щетка, бороды, для висящей на перевязи руки. (Уж не в пиратской ли схватке порублена?)

У одного пирата лицо — как недопеченная лепешка, полное, бесцветное, круглое, на голове другого нахлобучена бывшая во многих переделках шляпа, закрывавшая лицо, третий — с беззубым, гнилым ртом — вызывал отвращение. И только бородач с серьгой так и просился на бумагу. Михаил начал набрасывать его портрет; может быть, это тоже его путь к свободе?

Однако, как ни догадлив был Михаил, упустил он самое главное: тех, кто держал его в лодке, тут нет. Нет и того в капюшоне, с усами, который показался знакомым… А бородач и в самом деле получился хорош! Пленник уже хотел поднести к столу рисунок, протянул его, — как раз завершилась карточная партия, — как вдруг из темноты вынырнул лодочник и набросился на него. Гортанные звуки, как удары, посыпались со всех сторон: "Шайтан, шайтан!" — и колотили его, что было мочи. Кто-то схватил рисунок, стал рвать его на куски, посылая проклятия, и бросил в огонь. Несчастного пленника вытолкнули куда-то на камни. Сорвали одежду и начали потрошить. Неужели им известно про монету Франциска? Значит, оттуда, от Лохмана?..

В себя он пришел, когда услышал женский голос. На пороге стояла женщина. Вгляделась в избитого, перетащила его в каморку и спокойным голосом по-французски проговорила:

— Лицо рисовать плохо, болезнь.

Он схватился за голову. Вспомнил, что говорил Хемницер, — турки, мусульмане убеждены: кто сделает его изображение, тот украдет часть жизни, человек заболеет, а то и умрет.

Вы, дорогой читатель, вероятно, думаете, как глупы приметы иных народов или что это всего лишь моя выдумка? Но вот ученый Фрезер писал в книге "Золотая ветвь", что хорошо известны случаи, когда, осознав нарушенное табу, человек и в самом деле умирал. В одном племени ребенок совершил дурной поступок, не достигнув определенного возраста, и старейшины объявили, что он никогда теперь не станет юношей, — и что же? Ребенок умер под тяжестью этой мысли.

После этого стоит ли удивляться, что в ту же ночь человек с "нагуталиненной" бородой стал маяться животом? Тем более надо ли удивляться, что утром разбойники окружили нашего героя и снова громко кричали, распаляя злость, и над его головой уже засверкали ножи.

Михаил в страхе попятился назад, упираясь руками в камни. Неужели пришел конец его молодой жизни, конец будущему, великим мечтам? Фонтаном ударила в голову португальская кровь, вспыхнула искра, пронзила его сознание и преобразила лицо. Исчезла бледность, гневом запылали глаза, на лице засверкало отчаяние, и он закричал! Он кричал по-русски, по-французски, по-немецки. Казалось, это укротило разбойников, они отступили, но тут на голову его обрушился такой удар, что в затемненном сознании лишь слабо мелькнула знакомая физиономия с усами.

Возможно, в тот час и кончилась бы жизнь безвестного художника, но ему повезло. Наблюдавшая происходящее женщина как вихрь вылетела из кухни и, расталкивая мужчин, принялась размахивать кулаками, не глядя, кого колотит.

А бандиты лишь отворачивались и постепенно выбирались из пещеры. В конце концов он остался один.

Он бредил, издавал хриплые звуки, вырывались отдельные слова. И при каждом слове женщина напряженно вслушивалась. Эти слова, вырывавшиеся из подсознания, были не русскими и не французскими. То были португальские слова! А временами — испанские. Испания ведь с Португалией — по соседству, и португальцы иногда говорят на причудливой смеси двух языков.

— Quién eres? Habla[2]. — Толкала она его. — Quem és tu? Fala![3]

Да, женщина эта была португалка. Неужели она встретила соотечественника? Столько лет не слышала родного языка — и вдруг.

— Porque estás coleado?[4] Что ты говоришь? — тормошила его. — Лиссабон? Португес? Querido![5]

Он то ли спал, то ли бредил. И все время ему снился один сон: темная река, он на берегу, смотрит в темную маслянистую воду, а по ней плывут желтые листы, покрытые значками, буквами, цифрами. Он собирает листки пергамента и читает на неведомом языке, более того, тут же переводит на русский. Но вот доходит до листа, на котором лишь одни цифры и кружок со стрелкой. Тут с другого берега реки выпрыгивают звери с горящими глазами. Цифры боятся горящих глаз зверей — и тают. Среди темной текучей воды вырисовывается смуглое женское лицо, страдальческий взгляд, — оно почему-то ему очень дорого. Только тут же кто-то закрывает дорогой лик, и образ исчезает. Но губы Мишеля повторяют слова, произнесенные тихим женским голосом: "Meu querido… estou morrendo?"[6] Сколько нежности в этом голосе.

Наконец сознание возвратилось к нему.

— Ты португал? — спросила женщина.

— Я русский. — Он еле выговорил это по-французски.