Опасный менуэт

— Иван пишет, что в Херсонесе их славно принимал Ганнибал, что он благополучно добрался до Константинополя, был на даче у нашего посла в Буюк-Дере. Не знает, с каких визитов начать в Смирне. Как всегда — будто не на земле живет.

— А еще что?

— Глупые вопросы про здоровье мне задает.

— Отчего же глупые?

— Обычная вежливость, докука. О твоем здоровье тоже спрашивает.

Львов пытается обнять Машеньку, но она увертывается.

— Прочитай, — просит.

Львов не без досады достает письмо.

— Вот, пожалуйста: "Да еще спрошу, здоровы ли те, до которых у тебя столько же нужды, сколько до самого себя". Всякий догадается, о ком идет речь, эзопов язык его — белыми нитками.

— А получил ли он твое письмо, мой привет? — настаивает Маша.

— Конечно. И знаешь, что в ответе? Иван выразился весьма удачно. "Моя рожа ипохондрическая оживала и улыбалась, читая ваше послание"… А далее опять, ваша милость, Мария Алексеевна, величает, называя "Друг" с большой буквы. Вот. "Вручи, пожалуйста, Другу две пары туфелек. Попроси моего Друга, чтобы Он меня не забывал. Он тебя послушается…" — Львов опять пытается обнять, поцеловать Машу, но она нежно отталкивает его.

— Погоди, погоди, милый. Ты еще не сказал мне, каковы твои дела, чем занимался в эти дни. Как твое знакомство с Безбородкой?

— Он благоволит ко мне, — сухо отвечал Львов.

И тут, наконец, воспитанная на сентиментальных романах Маша оборачивается к нему и протягивает руки. Следует поцелуй. Только не думайте, что она выкажет полную силу своих чувств, нет! В ту самую минуту, когда муж готов нести ее к дивану, она спохватывается:

— Я обещала маменьке скоро быть дома, пора уж! Темнеет.

Вскочила и выскользнула из его рук. В этот-то момент и раздались в прихожей шаги и последовал звонок царского гонца. Вот так всегда! Львов взял письмо, а Машеньки уже и след простыл.

Оставшись один, Николай Александрович прочитал записку и громко произнес:

— Не сомневайтесь! Будут вам сказки царицыны в той даче!

Не прошло и месяца, как Безбородко подал императрице проект Александровой дачи. Пряча серые глазки, незначительным голосом докладывал:

— В сей части парка будет представлено царство царевича Хлора, в этой — мостики меж прудами. А тут царство роз без шипов.

— Славно, батюшка. Пусть строит. А корабль, про который я тебе говорила?

— Готов, ваше величество. Совсем как у царя Петра I. Войди, Николай Александрович. — Безбородко приоткрыл дверь.

Львов держал в руках макет новенького лакированного корабля.

— Славно, славно, Львов! — заметила царица. — Жалую тебе с моей руки перстень.

…Пять часов пополудни. Хмарь и мокрый туман стелются над Петербургом. Не замечая сырости, мчится Львов опять к Дьяковым, чтобы вновь пасть к ногам сенатора.

Алексей Афанасьевич с супругой и приживалкой играют в карты, в подкидного. Вчера Машенька загадала: ежели красную карту вытащит из колоды, то в завтрашний день надобно жениху ее идти к батюшке. Во-первых, карта, а во-вторых, Львовиньке императрица подарила перстень со своей руки. Она встречает любимого в прихожей, жмет ему руку, перекрещивает и удаляется, шепча молитву. Спряталась за портьерой и ждет, замирая. Ей уже 27 лет, всех женихов отвергла. Где умная голова у батюшки, неужто матушка не надоумит его? Господи, помоги им с Львовинькой!..

Дьяков на этот раз говорит более мягким тоном, но слова все те же.

— Не могу я благословение родительское дать дочери, Николай Александрович…

Не дослушав конца разговора, Машенька бросилась в прихожую, схватила накидку и побежала, ни от кого не скрываясь, прямо к дому Львова. Открыла дверь своим ключом, через короткое время перед ней предстал муж. Бросились они друг к другу, и в объятии том вылились отчаяние и ужас, любовь и страсть…

Долго в тот вечер, не боясь ни матушкиных, ни батюшкиных угроз, пробыла Маша у Львова. И не в тот ли вечер впервые написала на бумажке "Отныне я Л…", то есть Львова. Во всяком случае, именно тогда Левицкий, их поверенный и друг, взялся за новый портрет Маши. Когда-то, три года назад, Левицкий написал милую, робкую девушку, очаровательную в своем кокетстве. На портрете же 1781 года перед нами спокойная, горделивая, уверенная в любви, в будущем женщина, жена выдающегося человека! Как полновластная хозяйка, она вписывает в тетрадь своего мужа сочиненные ею стихи, а фамилию Дьякова заменяет наконец на фамилию Львова.

Но всему приходит конец, и даже упрямству отца семейства. Сенатор дрогнул и дал свое согласие на брак дочери с Львовым. И по этому поводу собралась вся дружная компания.

— Виват! Грозный прокурор сдался! Вот что значит любовь! Разве не имеем мы тут дела с новыми Ромео и Юлией? Монтекки и Капулетти образумились. Однако упрям старик, ну прямо буйвол!

Так разглагольствовал Капнист, прохаживаясь по комнате вдоль стола, за которым сидели друзья: Дмитриев, Фонвизин, Державин, Львов. Львов — глава сего приятственного сборища, первый заводила и авторитет.

Он всегда читает произведения друзей, скрепляет их собственной печатью, — его чувство стиля, вкус все ценят в том дружеском кружке.