И вновь со всех сторон заботы: финансовые, литературные, семейные. Оноре перечисляет, по просьбе Ганской, огорчения, которые сыплются на его несчастную голову и от которых он если не полысеет, то уж точно поседеет. «Мой ни к чему не способный братец, будучи в положении весьма стесненном, грозится пустить себе пулю в лоб, вместо того чтобы попытаться найти работу. Состояние моей сестры ухудшилось, болезнь страшно прогрессирует. Все это убивает матушку… У меня на первом месте – финансовый кризис. Продолжаются нападки и клевета журналистов, заявивших, что я ударился в бега, в Сент-Пелажи, этим глупым слухам поверили, и теперь я нигде не могу получить кредит». От Евы нет пока известий, приходится обратиться к ясновидящей: «Она сказала мне, вы пишете в Париж… чтобы узнать обо мне. Но видела это смутно и ничего не стала уточнять. Ей кажется, что у вас увеличено сердце, и посоветовала мне попросить вас избегать сильных волнений, жить в покое, но уверила, что и опасности никакой нет. Просто ваше сердце, как и ваш лоб, очень развито. Меня тронуло сказанное с торжественным выражением всех ясновидящих: эти люди сильно привязаны к вам и по-настоящему вас любят». Сидя за этим письмом, он с грустью обнаруживает, что похож на воздыхателя, поклоняющегося божеству тем более дорогому, что оно недостижимо. Пытаясь развеять болезненную ревность Евы, уверяет, что дни и ночи его посвящены только работе: «В спорах человека со своими мыслями, чернилами и бумагой нет ничего поэтического. Тишина. Мрак. Усталость, усилия, напряжение, головные боли, огорчения, и все это в четырех стенах бело-розового будуара, описание которого известно вам по „Девушке с золотыми глазами“.
Укрывшись в своей бонбоньерке, он за одну ночь пишет рассказ „Обедня безбожника“, за три – „Дело об опеке“: „Сейчас я работаю по двадцать часов в сутки. Выдержу ли я? Не знаю… Одни бессонные ночи сменяют другие, дни размышлений следуют один за другим, я вновь и вновь пересматриваю свои замыслы. Денег слишком мало в сравнении с тем, сколько мне нужно… Если бы за каждую книгу мне платили, как Вальтеру Скотту, я бы выкрутился“. Попутно успокаивает Ганскую относительно госпожи де Кастри: „Мои отношения с госпожой де Кастри не выходят за рамки вежливости, лучшего вы сами не могли бы желать. Не сравнивайте привязанность, которую я питаю к вам, с выдуманной вами“. Ева уже не в Вене, а у себя на Украине. Расстояние, разделяющее их, увеличилось, усилилась и страсть Бальзака: любимая женщина отдалялась, воспоминания становились живее и неотвязнее. Заканчивая письмо, он выражает надежду увидеть Ганскую в ее удивительной стране: „Потребуется пересечь всю Европу, чтобы вы смогли увидеть мое постаревшее лицо, но неизменно молодое сердце, которое бьется по любому поводу: от дурно написанной строки, знакомого адреса или духов, как будто мне нет еще тридцати шести“.
Для Бальзака эта переписка – глоток воздуха между двумя погружениями в его изнурительные заботы: как всегда, правка гранок означает для него новую редакцию сочинения, на напечатанных страницах вязь его исправлений, зачеркивания, сомнения. Иногда, ради результата, который его удовлетворяет, требуется шесть, десять экземпляров с последовательно внесенными корректурами. Плюс дополнения и правка для каждого следующего издания. Параллельно – новый роман. Он дал себе слово, что „Лилия долины“ будет неувядаемым шедевром. В конце июля 1835 года Оноре едет в Булоньер к госпоже де Берни, потом во Фрапель к чете Карро, где прерывает работу только ради коротких прогулок с Зюльмой, по-прежнему откровенной и непримиримой, и бесед с ее супругом, которого очень занимает траектория приближающейся к Земле кометы. Писатель не упускает случая поговорить и с неким майором Периоля, истинным знатоком всех сражений времен Империи. Но главное, чему посвящены его дни и ночи, – история его героев, Анриетты де Морсоф и Феликса де Ванденеса, невозможно будет не склониться перед этой романтической любовью. Величие души заставляет их отка-заться от телесных наслаждений. Ради сохранения целомудренного сокровища Феликс вступает в связь с прекрасной англичанкой леди Дадли (в ней есть черты госпожи Гидобони-Висконти, леди Эленборо и госпожи де Кастри), которая оставляет вполне равнодушным его сердце. На пороге смерти возвышенная госпожа де Морсоф сожалеет, что не уступила зову плоти, лишив себя счастья, вполне земного, но такого необходимого, следуя своей благородной и стерильной страсти. Она старше Феликса и становится для него второй матерью, рассудительной, дальновидной, нежной к своему предупредительному и уважительному сыну. Их чувства были слишком сильны, но они прошли мимо реальной жизни, предпочтя иллюзию.