Олег Борисов

Ни в театре, ни в кино Борисов никогда не прибегал к «допингу», как это делал, скажем, Евгений Лебедев, игравший Рогожина в «Идиоте». Какое-то время он на каждый спектакль тайком приносил коньяк, выпивал и выходил на сцену. Прекратил делать это только тогда, когда его учитель сказал ему: «Можешь перестать, у тебя уже выработался рефлекс».

Боже упаси осуждать Евгения Алексеевича. Речь не о том, какой он «бяка» — ему это посоветовал врач, — а о том лишь, как выкладывавшийся, к примеру, в «Кроткой» Борисов ни при каких обстоятельствах не позволял себе искать поддержку в стимулирующих средствах.

Борисову, человеку закрытому, душу свою никогда не распахивавшему настежь, приписывают, будто в драме он, как считает Елена Горфункель, «более играл себя, чем персонажа. Драма была формой его искренности». Подобное суждение объяснимо, поскольку критики понятия не имели (а если и имели, то весьма приблизительное), что за человек Борисов на самом деле. Погружение Борисова, выпускника все же «школы переживания», а не «школы представления», в самые глубины роли, полностью его поглощавшее и «отрезавшее» от реального мира, каждодневной суеты, позволяло (это происходит по сей день) отождествлять артиста едва ли не полностью с его героями. Он, скорее, относился к актерам, которые всю жизнь рассказывали, довольно подробно, о движении своей души. Борисов любил повторять фразу из Байрона: мир создан несовершенным. В его ролях эта тема непременно присутствовала. У Борисова была целая вереница его так называемых «злых» ролей. Он брал, впитывал для себя злую силу, чтобы в себе ее искоренить, убить, уничтожить, обличить. Олег Иванович, будучи, как известно, адвокатом каждого своего персонажа, психологически оправдывал его поведение, пытался пропустить через себя природу этого поведения. Каждую роль Олег Иванович называл «маленькой моделью жизни», когда никчемной, глупой, а когда и достойной.

Даже Николай Рушковский, организатор похода группы артистов Театра им. Леси Украинки — в киевские еще времена — в ЦК компартии Украины с коллективной жалобой на Олега Ивановича за то, что тот вдруг уехал на несколько дней в Польшу, признает, что артист Борисов «был, конечно, от Бога, а те испытания, которые выпали на его долю, сделали его в итоге личностью».

Когда Тодоровский задумал снимать «По главной улице с оркестром», то сказал категорически: играть будет только Борисов. Да какой Борисов, говорили Тодоровскому, у него положительное отрицание, злость, твердость. Он может быть симпатичным, но — отрицательным. Олег Иванович сказал Петру Ефимовичу: «Я тебе сыграю в лучшем виде». И — сыграл. Музыканта-любителя Василия Павловича Муравина, мудрого, как сопромат, который он преподает, и волевого, несмотря на готовность к примиренчеству, готовность, впрочем, кажущуюся.

Муравина, исполняющего песню, написанную Петром Тодоровским на стихи Григория Поженяна:

В белом сне, в белом сне,
Как оттаявшие льдинки,
По реке любви кувшинки,
По реке любви кувшинки
От тебя плывут ко мне,
От тебя плывут ко мне.
В синем сне, в синем сне
От порога до порога,
По тропе любви дорога
От тебя бежит ко мне,
От тебя бежит ко мне.
В красном сне, в красном сне,
В красном сне
Бегут солдаты,
Те, с которыми когда то
Был убит я на войне…
Был убит я на войне.
В белом сне, в белом сне,
Как оттаявшие льдинки,
По реке любви кувшинки,
По реке любви кувшинки
От тебя плывут ко мне,
От тебя плывут ко мне.

«Я всегда плачу, когда смотрю в общем-то пустяковый финал „По главной улице…“», — говорил Алексей Герман. Трудно понять, из чего складывается стихия таланта.

В начале его творческого пути — в Киеве — Борисова, как он сам говорил, воспринимали в амплуа простака (смеялся по этому поводу: «Все начинают с простаков. А если начинают с героев, то плохо кончают…»). У Товстоногова вырабатывался принцип универсализации актерских возможностей. Борисов понимал, что времена амплуа, особенно — штампов, убивающих творчество, практически закончились.

«Я же знала характер Олега, — говорила мне Алла Романовна. — Вот какой он в фильме „По главной улице…“ — это его нутро. Люди просто не понимали, где искусство, где… Его никто не знал. Он закрытый был. Для всех».