Олег Борисов

Это был человек с прямой спиной, с чувством собственного достоинства. Никогда не позволял себя унижать. Умел сохранять достоинство во всех обстоятельствах. Это был грандиозный артист, мощнейший, с мощной энергетикой. Бывает как по норме, а бывает вопреки. Он был вопреки, конечно. Ефремов говорил ему, случалось, на репетициях: «Не надо глубины, Олег!» Без глубины Борисов не был бы Борисовым, с киевских времен отказавшимся от поверхностных представлений о своих героях. Все спешили закончить репетицию, а он пока не докопается, не узнает у режиссера, что там внутри, в глубине, никуда не уходил.

Подходы к рабочим взаимоотношениям с режиссерами могут быть самыми разными. Замечательный, безусловно, актер Олег Янковский говорил, например, Михаилу Козакову (в ответ на удивление Козакова: «Ну как ты позволяешь марать в „Гамлете“ тему сомнений?»), с которым они работали над спектаклем «Гамлет» у Глеба Панфилова: «Понимаешь, какая штука. Актер должен быть, как бл… У Панфилова такая концепция, и я ложусь под него». Любопытен, признаться, и ответ Козакова на это откровение Янковского: «Я понимаю тебя, но весь вопрос, под кого ложиться. Вот если ты ложишься под Эфроса, или под Ефремова, или под того же Панфилова в кино — это я понимаю…»

Ни в каком сне не может присниться «лежащий под кем-то» Борисов.

Можно, конечно, упростить до предела смысл сыгранных Борисовым ролей в фильмах «Остановился поезд», «Парад планет» и «Слуга», как это делает театровед Елена Горфункель, считающая, что в этих лентах — «тот Борисов, который помнит и не прощает обиды (две на Москву, одна на Ленинград, одна, но сильная, на Киев), видит отвращающий его зрение, слух, сознание театр за кулисами, театр в кабинетах, театр в прессе, театр нравственных уродств и театр прогнившего общества, театр хоть не до конца и не везде, но поруганных идеалов и святынь». Но в таком случае полностью исчезают все болевые точки (а их много), мастерски не только обозначенные, но и выделенные прописными буквами.

«Всегда говорили, думали и знали одно — Великий, — пишет о Борисове театровед Марина Дмитревская. — Может быть, последний великий трагик — в тех трагедиях, которые уже облучены гамма-лучами конца века и тысячелетия, не защищены озоновым слоем от жестких потоков сверху, оттуда, где ангелы. Был Великим — и не был властителем дум. Потому, что не возвышал человека на радость людям (властвуют, как правило, щедрые и безотчетно жизнелюбивые). Он носил в себе тлеющие уголья неверия в человека, не раз, через все свои роли, заглянув в безысходные бездны его природы».

Сейчас стали разбрасываться словом «великий». Их столько нет, скольких так называют. Борисов действительно был великим театральным артистом. Слово «великий» Эдуарду Кочергину видится опасным. Он, хорошо, как, в общем-то, и все, наверное, в профессиональной среде, цену Борисову знавший, называет Олега Ивановича «мудрецом древнего цеха актеров, пронзительным профессионалом. А если великим, то великим русским типом — совестью всяческого дела, в том числе и актерского». И определение «гений» видится не менее опасным. И, мягко говоря, странноватым в словосочетании «репутация гения», которую Борисов будто бы имел у самых требовательных режиссеров.

Михаил Козаков, редко употреблявший определение «великий», Борисова великим называл и свое преклонение перед этим артистом подкреплял рассказом о трех потрясениях, которые испытал в своей жизни от актерской игры: Лоуренс Оливье («Отелло»), Пол Скофилд («Король Лир») и Олег Борисов в «Кроткой».

Очень точно, на мой взгляд, расшифровал определение «гений» применительно к Олегу Борисову Леонид Филатов, так назвавший Олега Ивановича на праздновании его шестидесятилетнего юбилея в Театре Советской армии. «Когда, — говорил Филатов, — мы слышим и произносим слово „гений“, нам представляется некий Моцарт — человек легкий, ненатужный, у которого все происходит как бы само собой, без напряжения. Олег Иванович Борисов был гений. Но гений особый. Не легкий гений. Я бы даже сказал гений трудовой.

Ему в жизни ничего не давалось легко. Даже то, что он умел давно и хорошо делать, он делал через невероятный труд. Ему требовалось много терпения и стойкости. И в быту и в искусстве».

Олегу Борисову всю жизнь приходилось доказывать, что он — артист, хороший артист: с далеко не всегда присущей актерскому ремеслу предельной четкостью и полным отсутствием бессодержательности и постоянным поиском возможностей расширения объема роли, увеличения объема образа. О себе шутил: круг тех, кто любит, узок — кучка психов и вредных интеллигентов. Вспоминал услышанное о себе:

— Как имя этого… который в шляпе?

— И ноги кривые, и бородавка… до сих пор бородавку не вывел.

— Говорят, он старый «москвич» в Грузию продал.

— Что ни говори, а Лавров лучше артист.

— Знаете, какую дачу отгрохал — дворец!

— А жена есть? Почему он все время с Гурченко?

— Как мой Олег Анофриев полысел!

— Какой страшненький!..