Борисов, по его словам, «играл Ивана Хлестакова. Не Ивана Александровича Хлестакова, чиновника из Петербурга, а человека по имени Иван Хлестаков — простого малого, не проходимца (у него Осип — жулик, это факт), по-своему честного, между прочим, парня, который и деньги-то берет взаймы, твердо веря, что когда-нибудь отдаст, и Марью Антоновну не подведет, воротится сразу, едва отъехав от города, потому что, как уедет, так тут же и соскучится, пожалуй, если не вернется по другой причине — поймет, что поторопился и не догулял. Он не был умен, он не был глуп, он не был хорош собой, но и не был дурен — Хлестаков — Борисов был во всем человеком середины. Почему он сразу же вернется в дом Сквозник-Дмухановского? А как же иначе? Только здесь, в этом городке, где „есть три улицы прямые, / И фонари, и мостовые, / В нем зданье лучшее острог“, Хлестаков — Борисов жил своей собственной, настоящей жизнью. Играя Гоголя, актеры очень часто впадают в бессознательную мистику. В какие-то минуты казалось, что и Борисов становится как бы по „ту сторону Гоголя“, показывает не человека, а черта. Это было: они, человек и черт, играли в нем друг с другом. И все-таки это преувеличение, но не небывальщина! Люди Борисова (все! это его особенность) живут только в реальном мире. И Хлестаков — тоже. Но он ноль. Хлестаков — Борисов не талантлив, вот в чем вся прелесть. Он великая посредственность, великий ноль…
Жаль, что Борисов не играл Хлестакова. Жаль, что Борисов не простил Товстоногову его ошибку (видимо, у него были на это свои основания, но все равно жаль). „Ревизор“ еще раз доказал, что в труппе БДТ у Борисова есть свое особое место. Он так и не встал в первый ряд его ведущих актеров. Но свое особое место у Борисова было. Именно так: доказал. „У меня такое ощущение, что вся моя жизнь — это какое-то сплошное доказательство“, — говорил Борисов в наших беседах».
«Я иду против своих принципов, назначая на роли два состава, — говорил Товстоногов. Но не перед „Ревизором“, а перед „Дачниками“. — Я по-прежнему считаю, что новый состав — это новый спектакль, так как внутренний ход, приемлемый для одной индивидуальности, не может в точности совпадать с другой. Еще Павлов говорил, что кролик, воспитанный на зеленом цвете, не может работать при красном. Так что два состава — компромисс, вызванный изголодавшейся частью женской труппы. Ну, а раз уж сделано исключение для женщин, кое-где появились вторые составы и у мужчин. Я бы хотел, чтобы не было закулисных пересудов, недомолвок, обид: вот, мол, вчера и сегодня — она, а когда же я? Поэтому прошу абсолютно автоматической организации процесса. Нет ни первого, ни второго составов. Репетиции идут строго по очереди вплоть до генеральных. Если там я увижу чье-либо преимущество, мной и будет дано право играть премьеру. Если преимущества нет — состав будет решаться жребием. До тех пор — полное равноправие!»
Товстоногов считал «Ревизора» спектаклем для БДТ этапным, но, полагает Елена Горфункель, «единодушного подтверждения своим словам не услышал». Да и как можно это подтверждать, если декларация намерений («В „Ревизоре“, — говорил Товстоногов, — я искал Гоголя „Петербургских повестей“») никак не совпадала с увиденным. «Растерянно внимали в столице, а потом в Ленинграде „мистическому Товстоногову“, — пишет Горфункель. — Растерянность проистекала из обилия побочных ощущений, непривычных послевкусий для того здорового организма, которым был БДТ. Непривычным казалось и равнодушие Товстоногова к природе комедийного жанра, к его театральным возможностям. Странен был Товстоногов, обходящий анекдот, сатиру и не разыгрывающий с актерами сеансы импровизаций. Какие там импровизации: Городничий в этом спектакле страдал, и Хлестаков страдал. Убавляя жизненности, Товстоногов обрамлял все происходящее в пьесе резкими знаками, вроде черной кареты с „настоящим“ ревизором и истерического смеха в качестве авторского голоса, который и на этот раз был одолжен у Смоктуновского».
Борисов с Додиным продолжали встречаться, дружить, строить планы — то в Репине под Петербургом, то в Ильинском в Подмосковье, в загородном доме Борисовых. Мечтали о «Короле Лире», и уже тогда, за десять лет до того, как Лев Абрамович начал репетировать «Лира» у себя в театре, Олег Иванович допытывался у него, почему Лир «разделил свое королевство». «Уверен, — говорит Додин, — мы бы опять перебрали тысячу вариантов и нашли бы его — борисовский — тысяча первый». Собирался Додин и фильм снять — «Палата № 6»: с Иннокентием Смоктуновским и Олегом Борисовым, но в советские годы, говорит Лев Абрамович, «это оказалось запрещенной темой».
На сцене Малого драматического театра — театра Льва Додина — Олег Иванович начал и не закончил свою последнюю работу — роль Фирса в чеховском «Вишневом саде».