Олег Борисов

Натела Товстоногова вспоминала: «И только однажды в жизни я с Женей попыталась проявить дипломатию. Мы приехали в Париж с театром Додина, и Женю попросили заменить заболевшего Олега Борисова в роли Фирса. Он его только что сыграл в БДТ. Женя пошел на репетицию, а Лёва ему говорит: этого не надо, Евгений Алексеевич, того не надо… Женя страшно рассердился, пришел в гостиницу и заявляет: мы уезжаем! Мне, конечно, сделалось страшно досадно. Но я ему спокойно говорю: „Как жаль! Ну, конечно, возраст есть возраст…“ Он умолк, повисла долгая пауза. И назавтра сыграл совсем по-новому, совсем иначе…»

Додин вынужден был заменить Борисова. Фирсом стал Лебедев. И не за месяц до парижской премьеры, которую Лев Додин, разумеется, отменить не мог — контракт! — а за 13 дней. Евгений Лебедев уже вовсю играл тогда Фирса (а не готовил его, как доводилось читать) и в БДТ, в котором «Вишневый сад» поставил Адольф Шапиро, — официальная премьера там состоялась 3 сентября 1993 года, за семь месяцев до Парижа. Редчайший случай — два Фирса в исполнении одного актера в разных театрах одновременно. После Парижа еще одна премьера состоялась 14 апреля в Лондоне.

С Фирсом — Лебедевым «Вишневый сад» у Додина продолжения не имел. «Смертельная болезнь Олега Борисова, — пишет Ольга Егошина, — стала непоправимой потерей для спектакля… Если Фирс — Олег Борисов был камертоном постановки, то Фирса — Евгения Лебедева правильнее было бы назвать ее контрапунктом». Романтическая постановка, выдержанная, как отмечали критики, в «хрестоматийном ракурсе», довольно быстро сошла со сцены. Лев Абрамович создал новый «Вишневый сад» 20 лет спустя после первого, произведя заметные изменения, отражавшие изменения, происходившие в мире вообще и в нашей стране в частности. «Сегодня Чехов, — говорил тогда Додин, не оставивший при работе над спектаклем без внимания черновые чеховские наброски к пьесе, убравший несколько второстепенных персонажей и сохранивший то, что ему было нужно, — не такой, каким мы его понимали 20 лет назад, обозначились какие-то новые смыслы. Я стал слышать некоторые фразы и темы, которые раньше не очень замечал. Мы пережили несколько эпох за эти десятилетия и теперь немного лучше понимаем, что значит смена эпох. Сегодня мы опять живем в ощущении какого-то нового национального и, может быть, мирового перелома. Я говорю сейчас об общих вещах, но ведь в связи с этим совершенно по-другому начинают звучать люди, их судьбы и своя собственная судьба, потому что ведь анализируешь, прежде всего, себя».

«Последняя роль Борисова, которой я был свидетелем, — рассказывает Эдуард Кочергин, — это — Фирс в чеховском „Вишневом саде“ в додинском Малом драматическом театре. Спектакль был доведен до генеральной репетиции. Премьера должна была состояться через месяц на сцене театра „Одеон“ в Париже. Но за этот месяц Олега Ивановича не стало. К сожалению, этого ошеломляющего исполнения роли Фирса Борисовым практически никто не видел, кроме работающих над спектаклем. Он играл роль знаменитого русского слуги как мудреца доброты и преданности. Сцена смерти — что-то запредельное, и вместе с тем игралась она страшно просто, обыденно: человек сделал все в этом мире, поэтому уходит из него. Его никто не забывал, он просто завершил путь. Неужели так можно умирать — это что-то из других измерений…»

«Более сильного потрясения от театра я не испытывал за 40 лет работы в нем» — это слова Эдуарда Кочергина, который, как говорил Давид Боровский, «удивляет своей памятью. Памятью особой совестливости и доброты…».

Глава двадцатая «Кирпичики» Борисова

Когда речь заходила о том, все ли из задуманного он успел сделать, Олег Иванович непременно оговаривался: все, пожалуй, кроме одного — не оставил после себя учеников. Он очень хотел преподавать, но — не случилось. Как только Борисов заговорил об этом, ему просто-напросто отказали, предложив вести в Школе-студии МХАТа, ректором которой в 1986–2000 годах был Олег Павлович Табаков, киргизский или туркменский курс. Он поинтересовался: «Почему?» Ему ответили: «Проверишь себя как педагог, потом получишь нормальный». Это выглядело издевательством, и Олег Иванович отказался. Он считал, что, выпустив учеников в жизнь, нужно было иметь возможность постоянно наблюдать за ними. А как наблюдать? Из союзных республик набирали курсы из местных абитуриентов, проходивших в школу по особой квоте, а потом их туда же и отправляли.

Для меня загадка: почему профессионала такого уровня нельзя пригласить для серьезной преподавательской работы? Ведь это пошло бы только на пользу делу. «Звонил Слава Жолобов, — интересуется, готов ли я преподавать в Школе-студии, — записал Борисов в дневнике 5 апреля 1986 года. — Пока не будет официального предложения, думать об этом не имеет смысла. У меня есть, что рассказать молодым. Я ведь уже в Питере готовился… Даже некую систему набросал, несколько лекций. Первая посвящалась постановке голоса».