Океан

– Как же так? Этого не может быть? Как он?

– Плохо.

Он ухватился обеими руками за голову. Жена затеребила его за плечи свободной рукой:

– Женя, тебе нельзя так волноваться.

Он достал из пакета альбом, где был нарисован трехмачтовый парусник, которому были не страшны любые бури.

– Наташа, положи ему в тетрадь. Он сильный, он справится.

Слёзы, как утерянные горошины, катились у них из глаз. И белый халат Натальи исчез в стенах шестого отделения.

«Как же так, Андрей?»

***

Паутинистая струна болью ползла по телу, обращая в пену мысли. Она опутывала каждую клеточку, не давая разогнуться сознанию. Водянистым паром вместо света приходило что-то живое, шевелилось, пытаясь как-то тронуть, и кровавыми каплями проваливалось в бездонную пыль. Воздух казался водой, кипящей и обжигающей, затрагивая саму паутину. Среди воронья, слетевшегося на темноту, он ощущал кого-то ещё. Кроме псов, сбившихся в стаи и избравших себе дорогу, выделявшихся среди темени огоньками глаз, мелькавших повсюду, он снова что-то заметил. С ветром доносилось дыхание.

– Эй, кто там? Не засть. Чего вылез?

Тяжелый заунывный вой понесся вдаль, откуда-то из глубины, крапивным ожогом зажигая горло.

– Вот язва, ядом поеная, я тебя! Еще попляши у меня!

Спугнув кого-то, он с силой пытался разглядеть эту удаляющуюся тень.

– Доктор, он, по-моему, приходит в себя. И что-то говорит, и глаза открылись.

Вокруг кровати больного столпились люди в белых халатах.

– Как он?

Чесноков открыл газа, разглядывая плывущую белизну и мелькание белых птиц.

– Где я?

– Вы в больнице, товарищ полковник, вам нельзя разговаривать.

С шумом звенел какой-то голос.

– Приготовьте препараты, шприц.

Он обессилено лег в лодку и поплыл, разглядывая звёздное небо. Переливающиеся крупицы отражались разноцветными зёрнами, шевелились, создавая разные небесные фигуры. Где-то шумели волны, ударяясь о борта. Кометы разными огоньками бороздили свои неизвестные дороги. Мелодия непонятным голосом текла рядом, забирая разные ноты, и делилась ими с ветром. Под светом люминесцентных ламп тело снова замерло. Он знал, что за невидимым горизонтом бушуют пожары, готовые растопить самое твёрдое железо. Яркие вспышки, зажжённые кем-то, способны испепелить всё живое, нанести необратимое горе, убить и превратить в пепел. Но это было сейчас где-то дальше. Там, за бесконечностью тех рек и морей, по которым плыла его хрупкая лодка.

***

Безумная усталость, накапливающаяся много дней, сердце, которое уже перестало бояться, медленное погружение в темноту. Наталья присела на кушетку, и, раскрыв дверь процедурной, молча, наблюдала за движением людей в пижамах. Казалось, нет ничего хуже пустоты, лучше бы была тревога, беспокойство или что-то ещё, чем эта давящая пустота и бессилие. Набрав связку ключей, она отправилась на улицу, отсчитывая ногами ступени. На улице на неё обрушился поток холодной влаги. Она встала под козырек над дверью, но дождь всё равно попадал на неё, и белый халат пронизывали ледяные капли. Она не чувствовала даже холода. Горячо дыша от закуренной сигареты, она прислонилась к бетонной стене, разглядывая мокрую кирпичную кладку. «Неужели это когда-нибудь кончится? Нужно идти, а то заболею». Ноги с тяжестью преодолевали ступеньки, отделение казалось таким унылым. Как вдруг, сердце застучало сильнее. Дверь в реанимацию, где лежал Наумов, оказалась приоткрытой.

– Случилось что?

Она заглянула внутрь и увидела там стоящую Людмилу. Та смотрела на обездвиженное тело.

– Ты чего здесь делаешь?

– Я просто.… Хотела вот…– испуганно побормотала Люда.

– Откуда у тебя ключ?

– Я…

– Давай сюда ключ и вон отсюда.

Люда опустила голову, достала ключ и отдала его Наталье. И с какой-то горечью побрела из реанимации. Наталья опустилась на стул рядом с кроватью, наблюдая за капельницей. Мелкие капли рушились из ёмкости и направлялись по трубкам к венам.

«Сколько их? И чем они помогут?»

***

Молитва Святому Духу

Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.

Стол, придвинутый к окну, тёмные углы комнаты и дрожащая свеча на подоконнике. Она уже не смотрела на отсчёт времени, меняя лишь сгоревшую свечу на новую. Глаза напряжённо смотрели в стекло неизвестное количество суток. Придвинув стул к столу, Мотылёк напряжённо ждала. В глазах уже не было слёз, они, видимо, кончились за эти долгие нескончаемые часы. Когда сил не оставалось, она облокачивалась на твёрдую поверхность, протянув одну руку к свече, другую клала себе под голову и проваливалась в сон. Ни дождь, барабанивший по стёклам, ни ветер не могли её потревожить, она просыпалась сразу, как только догорала свеча.

Ни злые ночи, ни унылые дни её не пугали – её, человека, который умеет и может ждать. А ждала она одного – когда на небе появится, наконец, солнце.

***