Океан

Чесноков угрюмо смотрел в стену, мыслями находился где-то далеко, не здесь, в пропахшей медикаментами палате. Терзала ли душу обида, злость или ненависть – определить было невозможно, он ни чём это не выдавал. Слова Гульца не вызывали в нём рвения в бой, больше безразличие, но это выглядело только внешне. Пуля, пробившая плечо, не сломала Чеснокова, не заставила опустить руки, но затронула какие-то нити, идущие прямо к сердцу, берущие своё начало от края души. Одна мысль пробивалась в голове: «Костя, как же я не доглядел?».

Гульц налил ещё, и полковник залпом, не морщась, осушил стакан.

– Там генерал всем кости промыл, он уже в Москве, завтра я туда в приказном порядке. Дело о взрыве будут заканчивать наши прихлебатели, ни о каком Сатане речи идти не будет, главное действующее лицо – Абдул Гамидов. Васютин остаётся героем, вставшим на пути терроризма. Ну, а в Липецк потом приедет комплексная проверка: кого-то взгреют, кого-то уволят, кого-то поменяют, кого-то поругают, и на этом сказке конец. А вот с Костей – не знаю…, – и тоже залпом осушил стакан.

– А где сейчас Маликов? – дрожа, произнёс Чесноков.

– На обследовании.

И в палате повисла мучительная тишина, как затянувшаяся минута молчания об убитом.

– Смотри, как светит солнце, – лучи пробивали унылую палату из окна, – я думал, что оно никогда не появится в этом городе. Да, ещё мне позвонили, что Наумов в себя пришёл. А! Ты же ничего не знаешь, он после допроса потерял сознание и впал в кому. Меня Захатский чуть не растерзал, когда я появился. У Андрея на голове рассечение непонятного происхождения, глубокое, но на удивление быстро зажившее. Я клялся и божился, что нашей вины здесь нет. Когда разговор перетёк в спокойное русло, он мне доходчиво объяснил: мне не стоит считать себя великим парапсихологом и гипнотизёром или, проще говоря, культурно объяснил мне, что я мудак.

Чесноков угрюмо молчал, переваривая в голове, тяготившие душу мысли.

– Ладно, Вовик, времени мне дали совсем мало, нужно бежать. Будешь в Москве, обязательно мне позвони.

– Кстати, я нашёл того, кто заказал Васютина. В разработку я взял одного лейтенанта, уволившегося практически сразу после смерти полковника. Продал квартиру, машину, гараж, дачу, короче, – все имущество, и уехал в другой город к родителям. Самого Васютина он не заказывал, ибо не знал, кто всем этим делом руководит. На него у них был сильный компромат, светило много лет за колючей проволокой, поэтому от предложения работать на них он отказаться не мог. Со временем ему стали больше платить, но работа становилась всё грязнее, пока не начались намёки на совсем мокрые дела.

– Как он на него вышел? – перебил Чесноков.

– Говорит, через Интернет. И такое ощущение, что Сатана сам его нашёл. Он оказался на непонятном сайте, и вдруг что-то из глубины сети рассказало о нём всё, и о его проблемах тоже. Как он говорит, согласился на предложение о помощи больше из страха. В лицо его никогда не видел, только слышал по телефону. Это было в начале декабря, а на 23 февраля он получил нужные ему бумаги. Он их, конечно, уничтожил, кроме одного листа, – Гульц достал из кармана свёрнутый вчетверо кусок бумаги, на котором крупными буквами от руки было написано:

«Если в рай, что мы понимаем под раем,

легко проникает гад,

Если в раю молчит справедливость,

то я выбираю ад»».

– Возможно, это его подчерк. Как тебе? Я думаю, Вова, – произнёс Гульц после небольшой паузы, – что убивать он тебя не хотел, и что это, – он ткнул пальцем в измятый лист, – написано для тебя, а не для кого-то другого. На другой стороне листа написан адрес этого лейтенанта, если он тебе, конечно, понадобится. Больше я не успел для тебя ничего сделать.

Кошмары.

Пробуждаясь после каждой ночи, Колобов, выпучив глаза, смотрел на будильник. Сны, которые являлись бурными потоками, отчётливо помнились утром и не пропадали, а наводили на мысль, и что-то становилось нехорошо. «К чему бы это? Может, я схожу с ума?» Было желание даже записывать на бумагу, но, сделав так раз и прочитав:

«Если долго смотреть на луну, то можно стать идиотом. Если долго заниматься онанизмом, можно стать философом, трезво рассуждая о женской сути, как о прекрасной составляющей половины человечества. Но, как показывает практика, идиотом становиться не обязательно благодаря луне, а из-за того, что кроме рук своих, от тебя прорастающих, не видишь красоты окружающего мира».

Он понял, лучше их никому не показывать, ибо вряд ли это походило на мысли разумного человека, тем более офицера милиции.

«Однажды пролетев на метле, поговорив с Богом, потом, нагадив на колокольню церкви…», – Колобов проснулся и сказал:

– Всё, надо с этим что-то делать.

Обзвонив знаменитых специалистов, он отправился якобы по делам и направился на приём. Входя в кабинет, он присел на стул, ожидая врача, собираясь с мыслями, с чего начнет, чем продолжит, на что обратит особое внимание. Врач появился из-за боковой дверцы, одергивая халат, скрывая удовольствие на своём лице маской серьёзности. Выбритый, культурный, обходительный: