Океан

Горячим ветром обдувало солнечный день. Порой, от усталости, сознание само вырисовывает картинки, способные хотя бы на минуту развеять сумрак, и тем самым, они тебя пугают после исчезновения.

Что это, боль, идущая к правде, или неправда, избавляющая тебя от боли?

Маленький мальчик, сидящий на большой куче песка. Это вовсе даже не пляж, или какое-то побережье, – это деревня в Среднем Черноземье, а песок был завезён когда-то его отцом на пыльном КАМАЗе. Большую кучу окружала трава-мурава, высокие деревья. Он гладил песок, разглядывая в нём что-то. Чтобы построить на песке разные фигуры, руками он зарывался глубже, доставал его оттуда влажный, послушный, способный на разные импровизации. Он забирался на самую вершину и кидал куски сырого песка в траву, представляя в ней море, где в густой зелени пропадала шуршащая вязь, изображая волны. Он представлял, как огромный корабль проплывает рядом, медленно покачиваясь на волнах.

– Сынок, иди кушать, – слышался голос из дома.

– Мам, ну не хочу, – кричал ей в ответ мальчик.

– Иди, а то остынет.

– У-у, – и мальчик побрёл от своего островка, наполненного разными морскими сказками. В тарелке с горячим супом он медленно возился ложкой.

На кухню вошла старенькая бабушка с бадиком, присела на стул и обратилась к дочери:

– Сон видала, будто малый наш утоп.

– Ой, мам, какие ты глупости-то рассказываешь.

– Но потом вроде как всплыл, но пошёл с Васькой Саутиным, а Васька-то – покойник, я прям загоревала!

– Да ну, тебя.

На кучу с песком прилетела огромная чёрная ворона, и, в поисках пищи начала ковыряться и ломать построенные мальчиком сооружения, хищно разглядывая всё вокруг.

– Кыш, кыш, а ну, пошла.

Наталья проснулась, села на постели и с какой-то тревогой стала смотреть в окно. «Непонятные сны… Что это такое? Луна, давно её не было видно. Значит, небо чистое и нет туч, погода не будет такой гадкой». И она снова опустилась на подушку.

***

Санитарка Раиса, взяв швабру и ведро, отправилась мыть полы в реанимацию. Открыв дверь, отпрянула, необычный для этого места запах сразу бросился в нос.

– Чего же ты, враг, делаешь? – от удивления глаза её округлились, швабра вылетела из рук. Наумов, отцепив от себя капельницу, сидел на кровати и курил. Постояв в оцепенении, она вышла и побежала в процедурную.

– Наташа, ты посмотри, что там творится.

Растерянное и удивлённое лицо Раисы заставило сердце сжаться от тревоги в предчувствии чего-то нехорошего. Она со всех ног побежала в реанимационную.

– Ты чего? Тебе нельзя. Зачем капельницу снял? – и слезы радости брызнули из глаз. Она подбежала, выдернула сигарету, повалила его на спину и тут же головой припала к его груди.

– Я знала, знала, что сегодня что-то должно произойти, – полушёпотом говорила Наташа, – сегодня в первый раз так ярко светит солнце, и радостно бегут ручьи, и утром синичка стучалась ко мне в окно. Я знала, я верила… Ох, что тут было, Андрей, – она поднялась и посмотрела ему теперь в глаза, они были добрые, весёлые, не было в них тоски, того блеска, который пугал и будоражил. Умиротворение, вот что она видела в его глазах.

– Тут даже генерал с Москвы приезжал, милиция, расследование. Тот капитан, что стрелял в полковника, лежит в нашей больнице. Ах, ты же ничего не знаешь. Захатский всех на уши поставил, а меня, ведь я видела, как ты упал, спрашивал: «Откуда на лице глубокое рассечение, откуда взялось, а потом так быстро зажило?» А я и сама не знаю: ты упал на линолеум, и никаких острых предметов там не было. На Сергея Ивановича докладную, почему разрешил допрос. Ох, что тут было! – и она затянулась сигаретой, отобранной у Наумова, забывшись от волнения, и закашляла. – Где ты взял эту гадость? – и принялась эту гадость тушить.

В двери появился взволнованный Захатский:

– Представляете, Андрей Николаевич, сидит и курит какую-то гадость, – махала в воздухе затушенным бычком заплаканная Наташа, будто бы расстроенная тем, что он курит гадость, а не хорошие сигареты, – и капельницу снял.

– Давление, температура? – произнёс Захатский и решительно подошёл ближе.

– Сейчас измерим, – и Наташа убежала.

– Как самочувствие? – всматривался он в глаза Наумова, пытаясь определить состояние.

– Нормально, только голова болит, – как ни в чём ни бывало, ответил Андрей.

Из дневника практиканта

Я как-то потерялся во времени, сколько это продолжалось: неделю, месяц, хотя, наверно, я всю жизнь буду вспоминать это время, как одно из величайших. Оно началось с того, как Наумов очнулся из комы. Будто бы наступила новая весна, всё это время стояла прекрасная погода, светило солнце. Ерохину грозили крупные неприятности, он ушёл на больничный, говорят даже куда-то уехал. Захатский наделил меня полной властью, так как его часто затягивала бюрократическая рутина поездок и командировок, я очень часто становился заведующим шестого отделения. Пытаясь быть справедливым, умным и понимающим.