Океан

– Слушай, Игорь, и загибай пальцы. Труп Васютина и водителя, четыре трупа на Матырском в затопленной машине Борисова, сам Борисов. У меня только одни трупы и мистика, которая это всё окружает. Что ты мне прикажешь делать? И, как я предполагаю, Наумов сам не такой уж невинный пацан, от него так и пахнет кровью. И скажи мне, возможно, такое, что ничего с ним не случится после гипноза?

– Возможно.

– Ну, тогда давай за это и выпьем.

Глаза Чеснокова были наполнены стремлением.

***

Весь космос и вся оккультная сила планеты повернулись к заместителю по тылу задницей, надолго спрятав свое могучее лицо, на милость которого от всегда так надеялся. Карма его переживала полосу невезений, и каждый день приносила на блюдце неприятную мистику. Влияние злых сил он почувствовал сразу, кто-то злой на планете желал ему чего-то недоброго. Он стал путаться в собственных вещах, документах, и даже любимые книги, которые всегда ему помогали своей правильной, как он считал, философией и которые он всё время перечитывал, сбивали его с мысли. Понемногу разобравшись в своих вещах, он вроде бы восстановил ауру, направив флюиды в нужное русло, но зло всё равно подобралось, причем в самое незащищённое место, где его совсем не ждали. Когда, наконец, заговоры и боевые молитвы не стали помогать, пришлось принять решение обратиться к врачу. Оглядываясь по сторонам, избегая людей, он выбирал момент почесать свою пятую точку, доводя, тем самым, её до жуткого покраснения. Даже врач был напуган, увидев такую картину.

– Вам, уважаемый, нужно пройти обследование, сдав все анализы. Как у вас с половой жизнью, имеете случайные связи?

– Как вы могли подумать? – напугался Сопельфельд.

Здесь явно не обошлось без чёрных сил, потому что как ещё в городе с населением больше половины миллиона человек можно было, выходя из венерологии, наткнуться на подругу жены. Мало того, что теперь, после бакпосева, ходить по малой нужде было очень больно, так ещё дома его ждали ежедневные скандалы с битьём тарелок. Вроде бы чёрная полоса начала как будто бы белеть – анализы ничего не показали, так врач посадила его на жуткую диету, запретив всё в жизни самое вкусное и надавав кучу таблеток и мазей. Жена всё равно была полна неверием, мерзкая мазь прилипала с болью и всё равно не помогала. Дни протекали один гаже другого. Утром машина, уж точно из-за злых сил, не завелась, и Сапельфельд, почёсываясь, уже не стесняясь людей, поехал в набитом транспорте на работу. Кроме жуткого ощущения в теле, да ещё отвыкшего от автобусов, его прижали, и какой-то мерзкий голос, похожий на капитана Флинта, пробормотал ему в затылок:

– Это все проклятые трахтороиды, мерзкие твари, размножаются как хотят. Самые опасные из них это гваделупские, кроме остальных эти трахтороиды умеют летать, всё вокруг пожирая, прежде чем напасть, они протрахтарят все мозга. Нельзя даже засыпать, не имея при себе боевого тапка, иначе эти трахтороиды засношают тебе мозги.

Последний точкой в чёрной полосе стал момент, когда из толпы московских следователей, во главе с самим Чесноковым, отделился авторитетный чиновник, начальник аналитического отдела, и сообщил:

– Для вас передан один конверт.

Зайдя в кабинет Сапельфельд, вскрыл его и стал читать: «Средство от трахтороидов – абракадабра, повторять по сто раз каждый день». Сапельфельд обречённо сел на стул и набрал номер по телефону:

– Татьяна Сергеевна, мне срочно нужен больничный.

***

Вяземский и Маликов в кабинете у Колобова чувствовали себя не в своей тарелке. По общей договорённости, от Колобова нужно скрывать некоторою информацию, не каждую тему обсуждать вслух, что, в принципе, сложности никакой не составляло, но и не было теперь всякого желания шутить и говорить о чём-либо весёлом. Это изменение в скором времени мог бы заметить сам Колобов. Была лишь одна надежда на Гульца.

– Господа, вы знаете, что у школьников скоро весенние каникулы? – произнёс Гульц, взирая на мрачную слякоть за окном. – Меня, помнится, батюшка отправлял на все каникулы в деревню к деду Федоту, дабы уберечь от общения с дворовыми хулиганами. Грозил, помню, кривым пальцем мне дед Федот: «Сказывал про тебя мне твой отец, что сорванец страшный и филюган, но я-то тебе воли не дам озорничать». «Что ты, дедушка, преувеличивает батюшка». «Смотри, смотри у меня!» Рукодельник был, да бабки боялся. Бывалоча, втихаря от неё выпьет и давай истории сказывать:

«Знаешь, Игорюша, чем дальше село, тем девки краше. Всю ночь, помню, лошадь гонишь…» – а из-за печки бабка кулаком: «Ты чему, кобель старый, ребёнка учишь?».

– Так вот, – продолжил Гульц, – порешил как-то дед Федот тапки пошить на городской манер, как сланцы, чтоб по двору ходить, как босому, и чтоб их, как он говорил, обдувало, а в избу входить – снимать и ноги чистые. Отмерил из кожи дужку по ноге, чтоб к подошве ровно легла, да отвлечётся украдкой от бабки из заначки выпить, а я ножницами от каждого куска с двух сторон по сантиметру хряп, хряп, и во двор. Сошьёт дед тапки, а нога-то не лезет.

Гульц закинул ноги на стол, взял газету и невозмутимо продолжал: