Океан

Там …? Или здесь, на стерильной глади линолеума, среди запаха медикаментов и хлорки?

– Андрей, дай сигарету, – бородатый мужичок, топчущийся на месте, украдкой, в кулаке протягивал ему взамен оплату за сигарету – одну маленькую таблетку и кусочек желтой.

– А азалептин зачем?

– Ну не дают мне больше циклодола, только одну.

– Держи свою сигарету, а снотворное больше не приноси.

Снотворное разделяет грань между реальностью и сном, который иногда бывает отпечатком прошлого или будущего, абстрактного настоящего.

***

– Чего ты приперся, выпустили тебя или сам ушел? Или ты всё в розыске? Ты думал, я кинусь тебе на шею: «Андрей, я тебя ждала!!!», – запах спиртного разносился по комнате, в пьяном кураже она переходила границы, и месть, которая была сладкой, доставляла ей удовольствие.

– А я тебя ни секунды не ждала, и я жду ребенка, но не от тебя, и хочу воспитать его одна, вот так! Ну как, нужна я тебе такая? – она закурила сигарету.

– Вредно.

– Что вредно?

– Для ребенка вредно курево. Прощай.

– Ну и вали, придурок.

Этиловое безумие беснуется не вечно, оно берет верх над плотью, заставляя её неистовствовать до последнего, и когда силы покидают тело, оно падает без сил и погружается в сон, и пробуждение не всегда бывает приятным.

– Боже, что я наделала?

Она выбежала в коридор, направилась к крайней комнате и неуверенно постучала.

– Открыто.

В полумраке комнаты был страшный бардак, куча пустых бутылок, бычков, мусора. На каждой кровати лежало по одному или двое людей, видящих сны и извергающих перегар. Лишь один из самых «живучих» на стуле, который служил им столом, наливал остатки бутылки в стакан.

– Похмелишься? Я видел, ты пьяная днём ходила? Голова, небось, трещит?

– Где Наумов?

– Уехал.

– Как уехал? У него же сессия. Куда уехал?

– Сказал, что далеко, и что сюда он больше не вернется никогда. А тебе зачем?

– Давно уехал?

– Недавно, на последнюю электричку пошёл, попрощался со мной, эти-то повырубались, и пошёл. Тебе зачем? Что, без него плохо жилось? Скучала? – с ненавистью смотрел он на неё.

– Да пошёл ты.

На улице стемнело. Была ночь, если поймать машину, то можно было успеть…

«Поймать и остановить как можно скорее».

Но мощная иномарка шла слишком быстро, и водитель с пьяной заторможенной реакцией не смог укротить мощность двухлитрового двигателя и затормозить, когда неизвестно откуда в свете фар появилась девушка.

Удар и десять метров тормозного пути, десять метров жизни, которых не хватило.

Будет всё у нас с тобой,

Только кончатся ненастья

И огни всех городов.

Не дай Бог, пора прощаться.

Ветер гнал повсюду вьюгу,

Разгоняя облака.

Будет всё у нас с тобой:

Радость, нежность и тоска.

Будет всё у нас с тобой,

Под холодною луной

Нам и радость и тоска,

Нам с печалью одною.

Млечный путь за облаками

Высоко над головой.

Всё пройдет, слеза печали,

Будет всё у нас с тобой.

Электричка уносила его прочь от огней исчезающего города. Боль, как ножом по сердцу, не проходила даже после приличной дозы спиртного. И он не знал, что где-то реаниматологи, долго боровшиеся за жизнь, опустили руки и долго смотрели на покрытое белой простынёй тело.

– Совсем еще молоденькая.

–Да, жить бы ещё и жить.

Ноги сами неутомимо несли к знакомому дому, а в сердце тлела надежда. И вот он тот самый дом, но в нём не горит свет. «Конечно, уже поздно, спит, наверное». Но в темноте гараж казался каким-то не таким, на нём не было крыши.

«Что-то не так».

Сосед вышел на крыльцо, осветив тёмный двор.

– Эй, земляк, закурить не найдется? – с опухшим лицом и трясущимися руками он приблизился. – Вот спасибо!

– А что это с гаражом у твоего соседа?

– У! Чего было то – два баллона взорвались – ацетилен и кислород. Один фундамент остался. Хороший мужик был Иваныч. Всегда угощал. «Москвича» своего варил, и чего-то там загорелось, как бомбануло.

«Седой, как же так? Этого не может быть».

Измученные ноги носили его по городу, руки не находили себе места. В кармане он обнаружил пузырек аминотриптилина. И опустошённый выбросил его.

– Ну, вот и всё.

На перилах моста он долго смотрел в мутную воду, вместе с которой мутнело сознание: фары, громкоговоритель, «Парень, не делай этого», белые халаты. Психушка.

«Ну, вот я и опять здесь».

– На кефир, – голос санитара разнесся по отделениям.

Включился вентилятор, тихий час закончился.

Он свернулся на кровати клубком и выглядел таким маленьким и беззащитным. Ей даже хотелось погладить короткий волос. Уставшее лицо и внезапно выступившая слеза.

– Наумов, просыпайся, давай давление мерить.

В его глазах было много печали и ни капельки злости.

«Почему он мне казался раньше таким страшным?»

– Можно, я сначала умоюсь?

– Мне давление померить, а не целоваться с тобой.

Людмиле не хотелось, чтобы вся оставшаяся братия, проживающая в этой палате, вернулась с кефира, и тогда бы ей пришлось мерить давление у всей палаты.

– А вдруг, – он грустно улыбнулся.

Ей почему-то не хотелось кокетничать.

– Андрей, зачем к тебе милиция приходила? – её разбирало любопытство.

– Они ещё придут, и не раз.

– А что ты натворил? – она была серьёзна, сама этому удивляясь.

– Ничего. Я просто слишком много знаю.

– И что же ты знаешь?