Я беру фуражку с вешалки. Выходя в коридор, замечаю Анри – он стоит у своего кабинета с Лотом. Что-то в их позах – сочетание напряженности, любопытства, триумфа – говорит мне: они знали об этом вызове и хотели увидеть, как я буду выходить. Мы обмениваемся вежливыми кивками.
Капитан и я направляемся к уличному входу во дворец де Бриенн.
– Я сопровождаю полковника Пикара к министру…
Мы поднимаемся по мраморной лестнице, и я вспоминаю, как спешил по ней в день разжалования Дрейфуса: безмолвный сад в снегу, Мерсье и Буадефр греют задницы у горящего камина, изящные пальцы неспешно крутят глобус, показывают на Чертов остров…
И опять Буадефр в кабинете министра. Он сидит за столом для совещаний с Бийо и Гонзом. Перед Бийо закрытая папка. Три генерала сидят бок о бок – комитет по повешению.
Министр разглаживает свои моржовые усы и говорит:
– Садитесь, полковник.
Я предполагаю, мне сейчас будут предъявлять упреки в утечке «бордеро», но Бийо застает меня врасплох. Он начинает без всякого вступления:
– Нам передали анонимное письмо. Из него вытекает, что в палате депутатов майор Эстерхази вскоре будет объявлен сообщником Дрейфуса. Вы не имеете соображений, где автор этого письма мог получить информацию, что Эстерхази под подозрением?
– Ни малейших.
– Полагаю, мне не нужно вам говорить, что это ставит огромный вопрос в конфиденциальности вашего расследования?
– Конечно нет. Я с ужасом узнаю о таком письме.
– Это невыносимо, полковник! – Щеки у Бийо краснеют, глаза выпучиваются. Он вдруг на моих глазах превращается в желчного старого генерала, любимца карикатуристов. – Сначала становится известно о существовании досье! Потом на первой странице газеты печатают копию «бордеро»! А теперь это! Мы неизбежно приходим к выводу, что у вас развилась одержимость – а точнее, опасная мания, – вы непременно хотите подменить Дрейфуса майором Эстерхази и готовы на все, чтобы добиться своего, включая и передачу секретной информации в прессу.
– Дело очень нехорошее, Пикар, – произносит Буадефр. – Очень. Я в вас разочарован.
– Могу вас заверить, генерал, я никогда и никому не говорил о проведении расследования. И уж конечно не Эстерхази. И я никогда не допускал никаких утечек в прессу. Мое расследование не вопрос личной одержимости. Я просто следовал логике фактического материала, который указывает на Эстерхази.
– Нет-нет! – качает головой Бийо. – Вы не подчинились конкретному приказу не трогать дело Дрейфуса. Вы действовали, как шпион в собственном отделе. Я сейчас могу вызвать одного из моих дежурных и препроводить вас в Шерш-Миди по обвинению в нарушении приказа.
Следует пауза, потом Гонз говорит:
– Если все дело в логике, полковник, что бы вы сделали, если бы я предъявил вам неопровержимое доказательство вины Дрейфуса?
– Если бы неопровержимое, то я, безусловно, принял бы его. Но не думаю, что такое доказательство существует в природе.
Гонз смотрит на Бийо – тот открывает папку. В ней оказывается единственный лист.
– Мы недавно перехватили с помощью агента Огюста письмо от майора Паниццарди полковнику Шварцкоппену, – говорит Бийо. – Вот пассаж, имеющий отношение к делу:
– Вот так-то! – Бийо с огромным удовлетворением закрывает папку. – Что вы на это скажете?
Конечно, это подделка. Иначе и быть не может.
Я сохраняю спокойствие:
– Позвольте узнать, когда было написано это письмо?
Бийо смотрит на Гонза, и тот отвечает:
– Майор Анри получил его обычным путем около двух недель назад. Оно было написано по-французски, поэтому он собрал его сам.
– Могу я увидеть оригинал?
Гонз встает на дыбы:
– Зачем?
– Только затем, чтобы я мог увидеть, как он выглядит.
– Я искренне надеюсь, полковник Пикар, – ледяным голосом произносит Буадефр, – что вы не сомневаетесь в честности майора Анри. Письмо было получено и восстановлено – и все. Мы делимся с вами этой информацией в надежде, что о его существовании не станет известно прессе и вы наконец откажетесь от вашего пагубного убеждения в невиновности Дрейфуса. В противном случае последствия для вас будут весьма серьезные.
Я перевожу взгляд с одного генерала на другого. Значит, вот до чего скатилась армия Франции. Они либо самые большие дураки в Европе, либо самые большие негодяи – не знаю, что хуже для моей страны. Но инстинкт самосохранения остерегает меня: не вступай в противостояние с ними сейчас. Я должен притвориться убитым.
– Если у вас нет сомнений в подлинности письма, то я, естественно, принимаю это как факт, – чуть киваю я.