Одолей меня

Тщетно. Ее дух был сломлен. Я просил Париса поместить ее куда-нибудь в другое место… по крайней мере, вернуть ее в нормальную обстановку, где я мог бы присматривать за ней лично… но он настаивал, вновь и вновь, что насилие, которому она подвергается, даст результат. – Делалье встал и принялся ходить туда-сюда. – Парис надеялся произвести впечатление на Совет, надеялся получить награду, дальнейшее продвижение по службе. Вскоре его единственной задачей стало ждать, а мне вменялось пристально следить за Эллой, чтобы не пропустить ни малейшего сдвига в ее развитии. – Он замирает на месте. С усилием сглатывает. – Парис оказался безответственным.

Делалье опускает голову на руки.

В комнате такая тишина, что я слышу, как текут секунды. Мы все ждем, что он продолжит, однако он так и не поднимает головы. Я внимательно рассматриваю его – у него дрожат руки, трясутся ноги, он потерял самообладание – мое сердце молотком стучит в груди. Мне кажется, он вот-вот сломается. Что вот-вот скажет нам нечто важное.

– Что вы имеете в виду? – я тихо спрашиваю. – Безответственным?

Делалье поднимает голову, у него покрасневшие глаза и безумный взгляд.

– Я имею в виду, что это была его единственная работа. – Он бьет кулаком в стену.

Бьет так сильно, что, к моему большому удивлению, пробивает штукатурку. Я и не догадывался, что Делалье так силен.

– Вам не понять, – с горечью говорит он, его пыл гаснет. Он отшатывается назад, опирается о стенку. – Я больше всего корю себя за то, что видел, как страдают дети, и не делал ничего.

– Погодите, – перебивает его Уинстон. – Какие дети? Вы о ком говорите?

Делалье, кажется, его не слышит. Только качает головой.

– Парис не воспринимал поручение, связанное с Эллой, всерьез. Он виноват в том, что она потеряла над собой контроль. Виноват в том, что она не разобралась в себе; виноват в том, что она не была подготовлена, или обучена, или должным образом защищена. Виноват в том, что она убила того маленького мальчика. – Его сломленный голос звучит надрывно. – То, что она сделала в тот день, едва не уничтожило ее. Едва не нарушило весь процесс. Едва не разоблачило нас во всем мире.

Он закрывает глаза, прижимает пальцы к вискам. Потом оседает в кресло. Кажется, он сорвался с якоря.

Касл и я через всю комнату обмениваемся взглядами. Что-то будет. Что-то вот-вот произойдет.

Делалье – вот наш источник, о котором мы и не догадывались. Несмотря на его колебания, он, кажется, готов все рассказать. Возможно, Делалье – наш ключ ко всему. Возможно, он скажет то, что нам нужно, – обо всем. О Джульетте, об Андерсоне, об Оздоровлении. Ясно, что плотина внутри Делалье рухнула. Я почти уверен: мы сумеем его разговорить.

Адам, вот кто продолжает разговор.

– Если вы так ненавидели Андерсона, то почему не остановили его, когда была возможность?

– Не понимаешь? – Глаза Делалье огромные, печальные. – Не было у меня возможности. Мы только пришли к власти, особыми полномочиями я не обладал. Лейла, моя дочь, слабела с каждым днем, и я… я был сам не свой. Пал духом. Я подозревал злой умысел, что ее болезнь неспроста, но у меня не имелось доказательств. Я проводил все свое рабочее время, наблюдая, как угасает умственное и физическое здоровье молодой невинной женщины… и я проводил все свое свободное время, наблюдая, как умирает моя дочь.

– Это все отговорки, – сурово перебивает его Назира. – Вы просто трус.

Делалье смотрит на нее.

– Да, – соглашается он. – Правда. Я струсил. – Он качает головой, отворачивается. – Я ничего не сказал даже тогда, когда Парис трагедию Эллы представил как победу. Он говорил всем: то, что сделала Элла с тем мальчиком, и есть долгожданный результат. Фактически этого он и добивался. Он убеждал, будто то, что она сделала в тот день, – и есть демонстрация ее силы, то, на что он так долго надеялся. – Делалье выглядит совсем больным. – Он все получил. Все, что он хотел, ему дали. Он всегда был опрометчивым. И ленивым, а Эллу использовал только как пешку, для исполнения своих садистских желаний.

– Подробнее, пожалуйста. – Голос Касла звучит почти равнодушно. – У Андерсона имелись садистские желания. Какие, например?

Делалье бледнеет. Его голос затихает, слабеет, когда он отвечает:

– Парис страстно желал уничтожить собственного сына. Я никогда не понимал этого. Никогда не понимал, зачем ему нужно сломить мальчика. Он мучил его по-всякому, а уж когда обнаружил невероятную магнетическую связь Аарона с Эллой, то использовал ее, чтобы довести его до сумасшествия.

– Так вот почему он стрелял в нее, – догадываюсь я, вспомнив, что рассказала мне Джульетта, то есть Элла, когда разбомбили «Омегу пойнт». – Андерсон хотел убить ее, чтобы преподать Уорнеру урок. Так?

Что-то меняется в лице Делалье. Трансформирует его, вытягивает. Он смеется, смеется печально, обреченно.