Один выстрел во время войны

Федор Васильевич чувствовал, как до боли вцепились в его руку хваткие пальцы Алевтины, когда проходили мимо этого человека. Выйдя из пакгауза, спросил:

— Что это с тобой?

Алевтина взглянула на него с кривой усмешкой:

— Ай заметно? Пускай он, паразит, похрюкает… Это муженек… Вот почему ты был нужен.

Федор Васильевич остановился.

Зачем, ну зачем он остался у этой бабы?! Как видно, отношения Алевтины с мужем не прояснены, коли она так выламывалась под руку с новым человеком. Да и взгляд мужа… На безразличных людей так не смотрят… Впору броситься было обратно в пакгауз, извиниться, хотя и понимал, из-за чего извиняться? В чем провинился?

Все уловила Алевтина. Стремясь не отстать, она то и дело забегала вперед и заглядывала Федору Васильевичу в лицо.

Он, паразит, муженек то есть, обманул, оказывается, Алевтину самым бессовестным образом. В депо работает. Послали его за холодными паровозами, долго не возвращался. Алевтина изболелась вся, каждую свободную минуточку на станции торчала. Чуть дымок в восточной горловине станции, у семафора, появится, так сердце готово вырваться ему навстречу. А муженька все нет и нет. Приходили паровозы, и с поездами, и просто так, резервом, в сцепке с другими. Много было и поездов, но все больше транзитных, на запад с войсками, редко когда с досками, станками на платформах, а то и просто крытые вагоны неизвестно с чем.

Приехал наконец. На радостях Алевтина не стала дожидаться, когда он из кабины спустится на землю, а сама ринулась по замасленной паровозной лестнице вверх, в кабину с заколоченными фанерой окнами. Там, в кабине-то, от одной двери до другой, насквозь, прямо на полу доски были настелены, на досках матрац полосатый, телогрейка вместо подушки: но это все ерунда, а вот на ящике сидела толстомордая молодуха, вот это уже не ерунда. Сидела и поглядывала на вскочившую в кабину Алевтину как ни в чем не бывало. А ведь все понятно! Обдало Алевтину обидой, тяжко стало от одного вида этой толстомордой, этого матраца полосатого, телогрейки скомканной, что была, конечно же, вместо подушки. Говорил муженек, попросилась она подвезти на какой-то станции, а он рад-радехонек, подобрал; подвез, называется… Сколько они вместе ехали?

В тот раз как пьяная, не помня себя, уходила Алевтина со станции. Из своего подвала выкинула вещички муженька прямо на улицу. Кто подобрал, когда — ей уже было все равно. Несколько раз приходил оправдываться: я не я, и шапка не моя. Дурой даже обозвал. И на самом деле дурой была, верила ему, ждала его, а он пассажирок подходящих подбирал… Потом, как видно, разобиделся, даже при случайных встречах здороваться перестал. Ну и пусть! Она, Алевтина, своего добилась. Теперь он увидел, что она, Алевтина, не такого, как он, стоит, а помоложе, собою по-виднее, хотя и покалеченного маленько, но и это хорошо, — героя фронта, а не какого-нибудь чумазика паровозного, да к тому же тылового.

Алевтина говорила и говорила, по-прежнему заглядывая Федору Васильевичу в лицо.

— Ну, чего ты?! — воскликнула она, заметив его хмурую отчужденность.

— Ничего… Жить у тебя не буду.

— Да ты чего это умом дуреешь?! Сам небось счет бабам своим потерял, а туда же, гляньте, надулся. Ты мне перестань. Чтоб я не переживала, ишь ты, не хватало мне еще…

Она тараторила еще о чем-то, но он не слушал. Он прикидывал, в какой стороне должен находиться подвал Алевтины, чтобы не блуждать по поселку, когда придется идти за своими пожитками, а также где отыскать наполовину разбитый дом старика, чтобы определиться на ночлег.

3

В тот день Федор Васильевич стал рабочим строительно-восстановительного участка.

Контора участка размещалась в маленьком двухосном вагоне, поставленном на ржавые искривленные рельсы сбоку станции. Вагон стоял сиротливо, один среди искореженных бомбами путей, каких-то колес, нагромождений из камней и бетонных глыб — остатка грузовой платформы. В дверь вагона вела широкая лестница с перилами. Слева и справа лестницы на стене вагона висели объявления, приказы, газетная витрина, бумажный клочок с наспех нацарапанными карандашом словами: «Тов. Бирюлин! Зайди в контору с военным билетом. Перерегистрация. Один ты остался». Еще обрывок желтой упаковочной бумаги: «Всем бригадам! Не ходите в контору за письмами. Каждый день их будут приносить вам по месту жительства, т. е. в общежития, в ваши вагоны».

Алевтина убежала на работу; бригада, в какую был зачислен Федор Васильевич, давно уехала на свой пока неведомый для него объект. Без бригады, предупредили Федора Васильевича, в общежитие идти бесполезно; никто кроме самих рабочих, не укажет новичку место для ночлега. Он получил хлебную карточку, отоварил ее в орсовском магазине, съел всю дневную пайку и вернулся к штабному вагончику. Именно здесь надо было дожидаться возвращения своей бригады.

Он медленно передвигался вдоль вагонной стены и читал все, что было навешано на ее доски с облезающей струпьями краской. Вот большой лист с крупными, растянутыми на всю ширину бумаги красными буквами: «Прочитать обязательно». В тексте говорилось: