Один

Василий, нет. Конечно, говорить о Летове как о человеке отшельнического склада, ведущем закрытый образ жизни, невозможно. Все-таки он был рок-музыкант со всеми необходимыми атрибутами такой рок-жизни и рок-смерти. Я к Летову вообще отношусь очень хорошо, очень благодарно. И не только потому, что я любил его стихи, особенно альбом «Сто лет одиночества», но он был одним из немногих людей, который после публикации «ЖД» сказал о книге — в общем, о заветной книге, дорогой для меня книге — добрые слова. Ее тогда принято было ругать — не то что сейчас, когда ее дружно вспомнили и нашли в ней сбывшиеся пророчества. Я-то уже тогда понимал, что это неплохая вещь, может быть, лучшая у меня. И Летов меня очень тогда поддержал.

Если же говорить о его поэзии, видите ли, мне кажется, что он как-то ставил слова под очень непривычным углом. Это не следствие наркотического трипа, не следствие смещенного и измененного сознания. Это такие действительно особые состояния, которое ему очень были свойственны как человеку пограничному в некоторых отношениях. Пограничному, потому что интеллигент в первом поколении, потому что человек принадлежащий к сибирской и уральской рок-культуре с их такой мрачной энергетикой, сказал бы я, энергетикой очень большой, очень драйвовой, но и очень самоуничтожительной, такой как бы направленной на саморазрушение.

Он, безусловно, замечательно чувствовал слово, и он умел смещать смыслы. У него возникают какие-то новые ростки, кусты смыслов именно из-за того, что рядом ставятся слова совершенно никак друг с другом не соотносящиеся, из разных речевых пластов. Мне сами его стихи, которые он тоже читает иногда между песнями на альбомах, они мне казались всегда такой шуткой гения. Мне кажется, он всерьез к этому не относился. Но стихи в песнях — они отличаются именно удивительной точностью. Он поэт далеко не кормильцевского уровня (простите, что я всех всегда ранжирую), но в своем жанре он, конечно, превосходный автор. И у него великолепные мелодии. Многие его песни влипают в память так, что их не отскребешь. Они долго потом и назойливо вас сопровождают.

Он очень честный, Егор Летов. Он никого ведь не заставлял жить так, как он жил. Многие говорят о его вине в гибели Янки Дягилевой, может быть, или по крайней мере в депрессии Янки Дягилевой. Но он же никого не заставлял. Может быть, для многих он был инициатором. Он действительно инициировал как-то людей, вовлекал их в свою орбиту. Но еще раз говорю: навязать свой образ жизни он не мог. Это было для людей привлекательно. Привлекательно, потому что сам Летов был чрезвычайно талантливой фигурой, как и брат его. Ну, конечно, Егор, на мой взгляд, гораздо более одаренная личность.

С Пелевиным ничего общего не вижу. Разве что, понимаете, такая тема расчеловечивания, тема ухода от человеческих критериев ради поиска каких-то других, может быть, таких более жестоких. Но это же вообще общая тема уральского рода, кормильцевская тема. Кормильцев, я уверен, ощущал себя не совсем человеком. Но это меня возвращает вот к той теме, которая для меня уже стала коньком (для вас, к счастью, тоже, для многих слушателей), это тема человека модерна. Человек модерна не любит предписанных эмоций. Ему предписывают скорбеть — он смеется. Ему предписывают боль от разлуки, а он чувствует облегчение или легкий стыд. Ну, действительно, Летов, как и Пелевин, они смеются там, где положено плакать. Но это общемодернистская черта, попытка перерасти человеческое.

«Как вы оцениваете «О дивный новый мир» Хаксли? В чем, по-вашему, прозрение и ошибки автора? Не кажется ли вам карикатурной и малоубедительной его пародия на свершившийся коммунизм? Можете ли назвать лучшую антиутопию XX века?»

Ну, для меня самая художественно убедительная антиутопия XX века — это «Bend Sinister» Набокова, который иногда переводят как «Под знаком незаконнорожденных» или «Смертельный излом» (разные есть варианты ее перевода). Я предпочитаю так и называть — «Bend Sinister», непереводимо. Почему она мне кажется лучшей? Потому что там уловлен культ заурядности, который стал главной чертой антиутопий XX века. Кстати говоря, культ гопничества, культ пацанства очень легко вписывается в культ заурядности, культ грубости, хамства и душевной примитивности. Набоков это угадал гениально в «Bend Sinister». Это такая антиутопия для гопников, прогопников, они там узнают себя. Ну и потом, художественно она мне кажется убедительнее большинства антиутопий XX века.

Что касается Хаксли. Вот тут, понимаете, очень забавен этот феномен синхронности, когда сходятся несколько вопросов на одну тему. Вот тут, в частности, меня спрашивают в письме: