Один

Можно ли сделать вообще дольник таким музыкальным, как сделал это Блок? Господи, а «Вот Он — Христос — в цепях и розах»? Совершенно божественное стихотворение.

Единый, светлый, немного грустный —

Пред ним восходит хлебный злак,

На пригорке лежит огород капустный,

И березки и елки бегут в овраг.

Я помню, каким для меня потрясением было услышать голос Блока и совершенно кроткую, понимаете, детскую интонацию его чтения.

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Передо мной сияло на столе.

Я не очень люблю эти стихи, они немножко, по-моему, такие не блоковские, слишком рациональные. Но — интонация. Вот это:

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо.

Интонация обиженного ребенка, с которой он читает. Это невозможно представить. В Блоке вообще очень много детского. Такой высокий инфантилизм души, которая мало соприкасалась с жизнью. И слава богу! Потому что если бы она больше соприкасалась, она бы заветрилась, она бы перестала реагировать. Вот Новиков об этом очень точно в своей книге писал применительно и к Окуджаве, и к Блоку. И конечно, то, как читает Блок свои стихи… А там четыре стихотворения всего мы знаем. Бог даст, еще найдутся. Но эти четыре уже дают потрясающее представление о его истинной душе и об этих тихих вздрагиваниях. Особенно, конечно, здорово, что сохранилось «Река раскинулась. Течет, грустит лениво»:

И нет конца! Мелькают версты, кручи…

Останови!

Бегут, бегут испуганные тучи,

Закат в крови!

И мы понимаем, что мы не можем остановить, потому что это идет неостановимый поток и жизни, и времени. Нет, ну Блок… Что вы? Что там про Блока еще говорить? Это просто лишний раз вспоминать, как далеко мы ушли от него.

Я немножко еще совсем поотвечаю на вопросы в почте, потому что они…

«Вы говорите про плетение сетей. А сеть для уловления кого?»

Для уловления читателя, Катя, читательской души, конечно.

«Киселев с гостями в студии обсуждал на «Смерть Сталина», попутно сместив вектор в сторону запретов украинских. Гости студии Киселева по обыкновению приличные. В воздухе повис риторический вопрос: как Владимир Бортко мог снять такой фильм?»

Владимир Бортко, как и всякий настоящий режиссер, очень зависит от времени. Он в восьмидесятые годы снимал далеко неглупые картины — «Блондинка за углом», например. В девяностые тоже довольно милые фильмы. «Афганский излом» — милый. Не совсем то слово, но адекватный. Мне кажется, что в огромной степени он надломился после фильма «Цирк сгорел, и клоуны разбежались», который был в некотором смысле как раз и констатацией этого надлома. В глупое время Бортко снимает глупые фильмы. Так часто бывает.

«Как вы считаете, трагедии, нахлынувшие на школы, связаны ли они с тем, что большинство учителей встают по утрам с мыслями: «Как все достало и все достали!»? Подростки чувствуют слабость нынешних учителей, их беззащитность и страх».

Да, и это тоже. Я не перестаю повторять, что без экстремальной педагогики, которая будет готовить и педагогов, и психологов, мы просто проиграем эту битву. А это битва, безусловно. Когда у тебя в классе АУЕ, надо что-то этому противопоставлять. Вот я думаю, что или я, или кто-то еще из «Новой газеты» этот разговор со Щегловым все-таки проведет, потому что Щеглов — психолог первоклассный, и он понимает, что делать. Но он говорит, что надо делать комплексные вещи. Насколько мы сейчас к этому готовы — большой вопрос. Просто школа — это первое, что… Андрей Родионов замечательное стихотворение написал о том, что: «Нынче в моде убивать, дети к моде очень чутки». Конечно, климат в обществе влияет на такие вещи.

«Предпринимал ли кто-нибудь из российских писателей до вас попытку сочинить книгу на английском языке?»