Один

Да, среда, вообще-то, виновата. И муж, вообще-то, виноват в случае Екатерины Ивановны. Но ответственность с Екатерины Ивановны никто не снимает, потому что… Екатерина Ивановна — это обычная такая роковая героиня русского Серебряного века, типичная femme fatale. Или как у меня в недавнем стишке сказано — la vache fatale — что-то среднее между священной коровой и роковой женщиной, фатальная корова, которая ударилась в разврат, постоянно давая себе моральное оправдание. Я никаких моральных оправданий здесь, честно говоря, не вижу.

«Нельзя ли лекцию об Ольге Берггольц?»

С удовольствием. Ну, давайте в следующий раз.

«Расскажите про смысл аллюзий и отсылок в художественном тексте. Это просто демонстрация эрудиции автора или это просто привет читателю? Ну, как, скажем, персонаж Арзамасский Ужас у Успенского».

Видите, какая история. Это второй слой текста, который позволяет сплести более широкую такую сеть. Как говорил Солженицын об Окуджаве: «Как мало слов и как широко забирает!» Я посмотрел в Питере (в общем, слава богу, я совершенно не обязан это скрывать) один из величайших фильмов последнего времени. Я посмотрел новый фильм Лопушанского, который пока называется «Сквозь черное стекло». Я думаю, что это рабочее название. Я читал сценарий его не так давно. Он быстро снял его.

С одной стороны, это такая страшная святочная сказка, в которой очень простые лобовые приемы, простые и нехитрые коллизии, однозначные… ну, не плоские, конечно, но явные черные и белые герои. И вся история направлена — и метод ее рассказывания, и способ конструирования этой вещи — все направлено на то, чтобы выбить любой ценой из зрителя нужную автору эмоцию. И он выбивает ее ногами. Это очень грубо, жестко, страшно сделанная картина, которая у меня… а я, в общем, не так часто рыдаю, но она у меня вызвала настоящие неудержимые рыдания. Самое удивительное, что еще сквозь эти рыдания я пытался давать Лопушанскому советы. Посмотрев, я говорю: «А давай все-таки, может, последние минуты две уберем?» На что он сказал: «Сначала ты сопли утри, а потом обсудим мои методы».

Но при всем при этом эта картина очень умная, потому что она опирается на такое количество отсылок, цитат прямых, параллелей, аналогий (иногда прямо в кадре они появляются), что это создает ее второй слой. И ты тогда прощаешь автору жесткость его высказывания. Ты понимаешь, что он гораздо умнее этих лобовых приемов и сильнее. Эмоционально он работает очень грубо, но есть еще могучий интеллектуальный подтекст в этом фильме, который и делает его великим.

Там есть одна сцена, когда Максим Суханов, сыгравший там, ну как хотите, самую страшную свою роль, ну просто адскую… Я не знаю, как я буду с ним после этого общаться, потому что ведь, наверное, в нем это есть, если он это сыграл. Ну, я просто позвонил ему настолько ошеломленный, говорю: «Макс, неужели ты такой?» Ну, слава богу, нет. Да? Но все-таки он это чувствует, он это знает. Там есть одна сцена, где он читает Блока:

Кто ж он, народный смиритель?

Темен, и зол, и свиреп:

Инок у входа в обитель

Видел его — и ослеп.

Ну, весь фильм о слепоте.

Посохом гонит железным…

— Боже! Бежим от Суда!

Вот эти стихи не имеют никакой прямой аналогии с сюжетом, но, может быть, слепота героини, в которой так прочитывается Россия, — это, может быть, еще и ее нежелание видеть последний ужас, нежелание видеть чудовищную реальность. И может быть, эта слепота — это признак некоторой святости («Инок у входа в обитель видел его — и ослеп»). Потому что есть вещи, которые нельзя видеть, не ослепнув, как это ни ужасно. Может быть, в этом смысле слепота, которая в конечном итоге выбрана, она оказывается высшей святостью.

Ну, я не буду пересказывать. Это очень страшное кино, правда. Действительно, Лопушанский, когда хочет, он жанровыми приемами владеет виртуозно. И когда он хочет делать триллеры… Ну, там есть два эпизода настолько страшных, что просто волосы дыбом! Причем они сняты еще очень жестоко, с полным сознанием своей власти над зрителем. Но этот слой аллюзий и догадок, который там присутствует, он очень важен. И если бы его не было, то не было бы и стереоэффекта какого-то.

«Вы говорили, что считаете Высоцкого великим поэтом. А Евтушенко, например, не находил в его поэзии ничего выдающегося».

Ну нет! Конечно, находил. «Становлюсь перед тобой на колени» написана после «Охоты на волков». А в стихотворении «Киоск звукозаписи» сказано:

Ты — бедный наш гений семидесятых

И бедными гениями небогатых.