Один

Это все равно что, понимаете, выкладывание своего семейного альбома. Ничего нет скучнее чужих отпусков и чужих снов. Когда в Сети пересказывают сны или помещают фотографии из отпуска… Ну, бывало, придешь в гости, и тогда это называлось «просмотр слайдов». Приходишь в какие-нибудь восьмидесятые годы в гости — и хозяева начинают показывать слайды. Вот они поехали на Алтай. А вот они поехали (редкий случай) за границу. А вот выпускной вечер какого-нибудь американского школьника. Кому все это надо? Что за копание публичное в своем и чужом белье? У человека должно оставаться какое-то пространство интимности.

Не выкладывайте вы ничего своего в Сеть. Ведь вы же не вываливаете свои внутренности на всеобщее обозрение. И вообще — чем меньше вы присутствуете в Сети, тем меньше вас могут ущучить и ухватить. Понимаете, я когда-то одного замечательного диссидента спросил: «А почему ты до сих пор не заводишь мобильного?» Она сказал: «А была мне охота вешать себе на шею коровье ботало». Тут есть какая-то мысль, да.

«Не напоминает ли вам предвыборная гонка тараканьи бега? Азарта много, но абсолютно бесполезно».

Знаете, да мне… Вообще вся человеческая деятельность напоминает тараканьи бега. Вот мы сейчас, сегодня встречаем очередной день рождения (к сожалению, уже давно без него, уже пять лет без него) Александра Николаевича Житинского, моего любимого прозаика и бесконечно дорогого мне человека. Вот я всем его родственникам — вдовам, детям, внукам — передаю привет и свою любовь. Житинский бесконечно много значил. И как-то эта фигура все укрупняется с годами, и все больше у него становится читателей и понимателей, потому что он, конечно, время опережал.

И вот как-то, когда мы обсуждали с ним его повесть «Спросите ваши души», я говорю: «А почему герой в конце отказывается от дара? Ведь это, в сущности, отказ от сверхчеловечности». А Житинский сказал: «Ну, вот бывает такое настроение». Я это могу понять. Это не значит, что я бы хотел от него отказаться, но я могу понять людей, которые отказываются, потому что, в сущности, ведь все, чем мы занимаемся, — это попытки стать генералом в муравейнике. Надо просто понимать, что это муравейник. Да, это действительно муравейник. Ну и муравьиные такие труды. Я не думаю, что труд сам по себе самоценен. Тараканьи бега. Это такая жизнь насекомых, такое мельтешение.

Другое дело, что все-таки лучше тараканьи бега, чем взаимное истребление, алкоголизм или всякая прочая мелкая мерзость. А политика нам затем и дана, чтобы мы отвлекались от мерзости, потому что делать ее средоточием грязи — это не выход, это не лучший вариант. Политика отвлекает нас от смерти, от личного тщеславия, она предоставляет нам возможность какой-то конкуренции. Политика в идеале — это концентрированное выражение национальной морали, уж если на то пошло. В сегодняшней России сами видите, во что превратилась эта национальная мораль.

«Дочитываю «Щегла» Донны Тартт. Если можно, ваше мнение о книге».

Знаете, я как-то вот ее не дочитал (редкий случай), она мне показалась скучноватой. Может быть, я когда-нибудь к этому вернусь. Она мне кажется, понимаете, такой женской, многословной. Женской в том смысле, что, может быть, уровень темперамента там недостаточен, слишком она, что ли, домохозяйственная — вот так бы я сказал. Это не сексизм. Это, наоборот, какой-то избыток мягкости, я бы сказал, пастельности. Но я верю Юлию Дубову, весьма для меня значимому и авторитетному писателю, который написал восторженную статью и о «Простой истории», и о «Щегле». Может быть, просто это не моя чашка чаю.

«Не могу найти произведение, отрывок которого ставили в институте. Действие происходит во время Второй мировой в вагоне. Еврейская девушка и немецкая пара, друзья детства. Героиня едет, ничего не подозревая, в гетто. Ее друг юности понимает, что она едет на смерть. И все, что он может сделать — передать ей капсулу с ядом. Вы моя последняя надежда найти произведение».

Друг милый, я, к сожалению, не читал этого произведения, о котором вы говорите. Может быть, нас кто-то услышит и подскажет. По фабуле немножко похоже на Зингера, но вряд ли это Зингер. Давайте, если есть желающие… История с ядом есть у Александра Шарова в повести «Жизнь Василия Курки», где в гетто перед массовой ликвидацией продают колечки с цианистым калием, но это другая история, это не про то.