Уилбер: Что ж, он сложен, но не настолько сложен, как более высокие уровни, по той простой причине, что человек содержит в себе электроны, а электроны не содержат в себе людей. Таким образом, все сложности электрона содержатся в человеке, но человек также содержит в себе и другие сложности, обнаруживаемые исключительно в нем одном, – чувство вины, тревога, отчаяние, желание.
RV: Да, я понимаю. Значит, мы должны делать равный или еще больший акцент на рациональной феноменологии, герменевтике и так далее?
Уилбер: Да, безусловно, но одна лишь герменевтика не является окончательным ответом. Понимаете, подобно эмпиризму, желающему низвести символ до ощущения, герменевтика хочет низвести дух до символа. Она хочет утверждать, что Бог – это просто идея, исключительно идея, разделяемая сообществом межсубъективных интерпретаторов. Она отказывается включить в свою методологию практику созерцания (способ познания № 1) и, тем самым, оказывается неспособна разглядеть, что Бога можно верифицировать как трансцендентальную реальность в сообществе надсубъективных медитирующих.
RV: Пусть на ментальном плане различные сообщества медитирующих и будут интерпретировать дух по-разному. Разум вырожден по отношению к Духу.
Уилбер: Верно. Когда разум говорит о духе, он генерирует парадоксы, или противоречивые интерпретации. Так и должно быть. Но в самой медитации верифицируется не какая-то конкретная интерпретация духа, а прямое и непосредственное тождество с духом и в качестве оного, и данное событие не поддается интерпретации, поскольку оно не является символьным или опосредованным событием. На ментальном же уровне, однако, могут быть только интерпретации события, самые парадоксальные, и это неизбежно. «И называют многим Того, кто в действительности один».
RV: Разве в современной физике не существует множества парадоксов (того, что называется «квантовыми коанами») и разве это не говорит в пользу того, что физика каким-то образом участвует в фундаментальной реальности, в мандалической логике?
Уилбер: Да, эта идея очень часто упоминается. Но в силу одного того, что абсолют всегда создает парадокс, наличие парадокса не всегда подразумевает абсолют, понимаете? Более того, сам я считаю, что в любой научной сфере крайне мало подлинных парадоксов. Реальный парадокс, не забывайте, означает, что два противоречащих друг другу события наблюдаются как равнозначно и одновременно происходящие. Например, если в данный момент на мой дом будет одновременно и лить, и не лить дождь, это будет настоящим парадоксом.
RV: Что насчет корпускулярно-волнового феномена: частица в одной ситуации действует как волна, а в другой – как частица?
Уилбер: Ну, в этом-то и весь смысл: это волна в одной ситуации и частица в другой. В любом отдельно взятом эксперименте она никогда одновременно, равноценно и абсолютно не действует как совершенная волна и как совершенная частица. Она осциллирует, или альтернирует, свои взаимоисключающие истины, и это дополнительность, а не настоящий парадокс.
RV: Так что же, в науке или философии нет настоящих парадоксов?
Уилбер: Я не выражался бы так категорически, но считаю, что безопасно будет сказать, что наиболее очевидные парадоксы оказываются обыкновенными противоречиями, что просто означает, что вы где-то оступились в своих рассуждениях. В эмпирическом исследовании противоречия обычно указывают на то, что серия экспериментов была проведена неверным образом. Это обычно исправляется уточненными исследованиями. В рационально-концептуальном исследовании то, что кажется парадоксом, обычно вызвано, как показали Рассел и Уайтхед в «Principia Mathematica», нарушением теории логических типов. Даже хотя Спенсер Браун и предложил способы переформулировать теорию типов, она все еще остается крайне полезной. Бейтсон выстроил вокруг нее практически всю свою карьеру.
RV: Если очень обобщенно, то о чем идет речь?
