Облом

«Неужели я так сильно похож на брата?» – уже в который раз ворохнулась в голове мысль. Только не дано было ей предупредить последующие события, потому что эти плечи, полненькие, едва тронутые загаром, кокетливо выставляемые то одно, то другое вперед, легкий сарафан, лишь подчеркивающий удивительные контуры, скрытые под ним, могли изгнать любое спокойствие и выдержку, а герой наш, как мы помним, имел слабость, оказываясь перед той нередкой щедростью искусительницы-природы.

Однако недолго пришлось наслаждаться Ашрафу в лицезрении, сопровождаемом полушуточной беседой с не подозревавшей об ошибке незнакомкой, потому что она, как должно было случиться, уже скоро повела разговор о своем. Трудно было представить, что в этом теле, о котором разве что только воскликнуть бы: кровь с молоком! – таятся еще какие-то недуги.

– Все собираюсь, да некогда сходить.

Амина назвала имя местного специалиста, который слыл средь женщин в сопровождении не самых лестных характеристик. И уже предчувствовал Ашраф, видя затаившиеся хитринки в глазах, к чему клонит женщина, исповедуясь перед ним. Нельзя сказать, что он был осведомлен в женских болезнях, но, видно, так случается в благополучных семьях, когда супруги живут во взаимопонимании, и муж, даже не проявляя любопытства к тем премудростям, нередко слышит о них от своей благоверной, которая, то ли чтобы настращать своего спутника жизни, как, мол, я плоха здоровьем, то ли так, по говорливости, отчитывается после очередного посещения больницы.

– Боюсь, что поздно спохватилась, – закончив монолог, назвала болезнь Амина и вопросительно посмотрела на своего очевидного спасителя, брат которого, о чем было известно, будучи хирургом, по какому-то им самим заведенному порядку брался за все, а в гинекологии подвизался несколько лет после окончания института.

– Ммм-да, – многозначительно произнес Ашраф и словно бы в задумчивости остановил взгляд на той части тела собеседницы, в которую, может быть, вкрадывалась та самая болезнь.

– Шарипыч, может, задержишься да посмотришь, – уже настаивала Амина, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, чтобы убедиться, нет ли свидетелей, и отыскивая укромное местечко поблизости. – Пошли вон за кусты.

За кустами она, суетясь, все о чем-то рассказывая, расстегнула пуговицы кофты, привычно вывернув локти, отпустила застежку за спиной и освободила то, на что воззрилась сама, круто опустив голову вниз. Ашраф чувствовал, что у него вспотели ладони, а сердце стало колотиться так, что, кажется, рубашка над ним трепыхалась. Он незаметно вытер ладони о штаны и решительно приступил к вмененным обязанностям. А когда завершил обследование, все не убирая рук с объекта, коротко заключил:

– Та-ак. Уплотнение чувствуется.

Ему в деталях запомнилось выражение лица, весь облик врача, когда тот подбирается к окончательному своему заключению, выходя на болезнь. Поэтому сказанное теперь виделось доподлинным, не вызывало сомнения в том, что в эту минуту извилины головного мозга засажены лишь навалившейся проблемой, и сказанное прозвучало очень впечатлительно. «Та-ак». Тут брови сходятся над переносьем. В глазах – сам отпечаток мысли. «Уплотнение чувствуется». Губы сжимаются, взгляд останавливается в одной точке.

– Да, да, уплотнение, – словно обрадовалась женщина и уже рассказывала о другой беде, которая, по ее предположению, была во взаимосвязи с упоминавшейся.

– Искривление шейки. Говорят, без уколов и массажа не обойтись. Уколы я купила. А массаж – за один сеанс, говорят, тридцать тысяч берут. Это ведь за шесть сеансов надо сто восемьдесят.

– Тридцать тысяч! – воскликнул Ашраф.

Он наслышан был об этих самых процедурах. Жена его, претерпевшая их, в подробностях рассказывала, как это делается, показывала ему синяки в местах, куда, знай до этого, не допустил бы Ашраф посторонних мужских рук. Пусть где-нибудь, но женщина хозяйничает там.

– Не многовато ли тридцать-то? Хватило б и пятнадцати тысяч, – сердито назвал уже осмелевший лекарь свою таксу.

Не боги горшки обжигают, – шептал тем временем лукавый. К тому же за тот горшок, обладательница которого стояла перед ним, иной, быть может, и сам приплатил бы.

– Неудобно, Шарипыч, но ты посмотри, пожалуйста, – уже просила женщина, – если, конечно, не торопишься. Я у тебя и так много времени отняла.

И уже спустя минуту она сидела на травке, раздвинув пышные бедра и явив белому свету тот заповедный уголок, для которого непривычна в обыденности ласка солнечных лучей.

Тут приспело время оставить наедине нашедшую общий язык пару, чтобы не смущаться громкими вздохами и шумным дыханьем, доносящимися оттуда, из-за кустов.

Как долго длился курс реконструкции того изгиба – теперь уже не суть важно. Был он проведен, должно, за недельку, по истечении которой как раз иссяк срок пребывания Ашрафа в родных пенатах. Он был верен слову, данному жене, – восстать перед ней к условленному дню.