o c24ec28d571a6d65

не мои, какая разница? Может, Тайбохтой знает кого, посоветует».

Он улыбнулся, и, уже возвращаясь к дружине, тихо сказал, сам себе: «Так и сделаю».

Маленький конный отряд подъехал к Вагаю уже на излете ночи, когда бледная луна почти

спряталась за облаками. Копыта у коней были обмотаны тряпками, и, остановив всадников в

распадке между холмами, предводитель сказал: «Вон они, костры видите?».

- Спят все, - тихо ответил кто-то из татар. «Однако вон, на реке струги у них, хан».

- Далеко, - Кучум всмотрелся. «Даже если он на стругах воинов оставил, пока они челны

спустят, пока доплывут, - мы уже всех перережем и уйдем. Иртыш холодный уже, да и

течение тут сильное – не будут они туда без лодок лезть. Все, к бою, - он махнул рукой.

Ермак проснулся от свиста, и сначала, еще не открыв глаз, подумал: «Откуда птица? Тут же

ни одного дерева нет». Потом он услышал чей-то хрип и, вскочив, достав саблю, потянулся

за пищалью.

Несколько дружинников бежали в степь, к коням. Ермак несколько раз выстрелил – в

темноту, на звук криков татар, и велел: «Всем к реке! Плывите к стругам, туда стрелы не

долетят!».

Уже почувствовав холод воды, он вздрогнул и, застонав, схватился за шею – стрела

вонзилась в незащищенное доспехами место, и атаман, выдернув наконечник, почувствовал

на своих пальцах горячую, быструю кровь.

Татары стали стрелять по головам плывущих людей. Атаман еще нашел в себе силы

приказать: «Ныряйте!»

Он и сам, набрав воздуха, ушел под воду Иртыша, и вдруг подумал: «Надо же, и вправду,

рассвет ведь уже начинается, какая прозрачная-то она, будто глаза Марфы».

Ермак попытался стянуть тяжелые, подаренные царем доспехи, но кровь из раны лилась все

сильнее, толчками. «Не доплыву, - сказал он себе. «Слишком стар я. Пусть они дальше идут,

Волк, Гриша, другие. Главное, чтобы миром, чтобы вместе жили».

Толща реки, пронизанная первыми лучами восходящего солнца, заиграла зеленью, и Ермак

вспомнил, как смотрела на него Марфа, тогда, ранним утром в Чердыни. «Ну вот, - он, устав

бороться, вдохнул ледяную, стылую воду. «Видишь, как оно получилось, Марфа. Прощай».

Струги качнуло легким, внезапным ветерком, тучи совсем развеялись, и на востоке,

оторвавшись от холма, в светлеющее небо ушел, распуская крылья, мощный, красивый

беркут.

Часть пятая

Южная Атлантика, сентябрь 1585 года

Дитя, как всегда, проснулось первым. Оно вдохнуло знакомые запахи - молоко, что-то

свежее, что щекотало ноздри, - приятно, и что-то теплое – тоже приятное. Дитя вытащило из

пеленок пухлые ручки и, повертев ими у себя перед носом, сказало: «У». Дитя подождало,

однако они не подходили. «У!», - смеясь, громче, произнесло дитя.

Оно лежало в привешенной к потолку каюты колыбели из старого паруса. Корабль чуть

раскачивался. Дитя, за полгода жизни, не знало ничего, кроме этого постоянного движения, –

то бурного, то, как сейчас, спокойного. Оно засунуло палец в рот, и стало его жевать. Там

недавно появилось что-то твердое, и ребенку хотелось это, твердое, опробовать.

Лучше всего для этого подходили пальцы большого взрослого – они были жесткие, не такие,

как пальцы маленького. У маленького, зато была вкусная еда – много, и дитя, было,

подумало, что надо бы ее попросить. Но потом, завороженное игрой солнечных зайчиков на

потолке, дитя забыло об этом, и, улыбаясь алым ротиком, опять сказало: «У!» - теперь уже,

как думало дитя, совсем громко. Ему хотелось, чтобы кто-то из взрослых это увидел – так

было красиво.

Степан зевнул, и осторожно, поцеловав спящую у него на плече жену, поднялся. Эстер

пробормотала что-то, и, перевернувшись на бок, уткнула коротко стриженую, кудрявую

голову в сгиб смуглой руки. Он не выдержал и еще раз поцеловал пахнущую апельсином

шею – сзади.

Дитя увидело взрослого, и, заулыбавшись, протянуло к нему ручки. Он был очень большой,

теплый, и пахло от него как раз одновременно – свежим и щекочущим нос.

Ворон оглянулся на спящую жену и сказал, почти шепотом: «А кто моя девочка? Кто моя

красавица? Ну, иди сюда!».

Он аккуратно взял Мирьям из колыбели и, нежно устроив ее на руках, посмотрел в хитрые,

карие, обрамленные длинными, черными ресницами глаза. Она была вся толстенькая,

беленькая, с темными, вьющимися волосами, и пахло от нее – молоком и счастьем.

Дочь уцепилась обеими руками за короткую, с легкой сединой бороду отца и дернула –

сильно. «Ну, не шали, - пожурил ее Степан и поднес к открытым ставням. «Видишь, - сказал

он, весна, море, какое тихое. Красиво, да?».

Девочка вдохнула прохладный, соленый ветерок с юга и опять улыбнулась. Степан, чуть

покачивая ее на руках, посмотрел на еще сероватое, утреннее, спокойное море, и вспомнил,

как они шли с Уолтером по берегу залива на Санта-Ане.

-Ну, поздравляю, - Степан похлопал своего бывшего первого помощника по плечу, - теперь и

ты у нас стал рыцарем. Сначала я, потом Фрэнсис, а сейчас и до тебя очередь дошла. Но ты

не думай, поживешь, дома пару лет, в парламенте посидишь – а потом опять сюда потянет,

Уолтер.

- Если бы не ты, Ворон, - Рэли наклонился, и запустил в море плоский камешек, - вряд ли я