o c24ec28d571a6d65

Волк неожиданно, запинаясь, сказал: «Федосья Петровна, а почему вы на Москву уезжаете?

Остались бы. Или плохо вам тут?».

- Мне тут хорошо, Михаил Данилович, - ответила девушка, глядя в синее небо, с белыми,

ровно пух облаками. «Очень хорошо. Однако ж я вдовею, невместно мне одной-то среди

мужчин жить, надо под материнское крыло вернуться».

- А если б вы повенчались – остались бы? – мужчина покраснел.

-Осталась бы, конечно, - усмехнулась Федосья, - куда бы я от мужа-то поехала? Да вот не

зовет никто, Михаил Данилович.

Она вдруг, вспомнив что-то, потянула из кармана кожаные, искусно вышитые ножны для

кинжала: «Держите, Михаил Данилович, с днем ангела вас!».

Волк коснулся рукой ее руки – мягкой, с длинными, смуглыми пальцами, и почувствовал, что

его щеки запылали.

- Спасибо, Федосья Петровна, - сказал он, еле слышно. «Спасибо вам. А вот, - он вдруг

закашлялся. «Ежели бы, скажем я, вас венчаться позвал – вы бы, наверное, отказали, да? Я

ведь не нравлюсь вам».

Она долго молчала, все еще глядя в небо, и, наконец, ответила: «Вы, Михаил Данилович, не

знаете многого, что было со мной. Я вам расскажу, а вы уж потом решайте – по сердцу вам

сие, или нет».

Волк сидел рядом, покусывая травинку, искоса глядя на ее чуть алеющие щеки. Она часто,

глубоко дышала, и мужчина увидел, как поблескивает на солнце ее золотой крестик –

крохотный, будто детский.

«Хватит, - вдруг обозлился он. «Что ж, я не мужик, сижу и слушаю, как моя любимая опять

мучается – оно ж и говорить о сем – боль неизбывная».

- Ну, вот что, - прервал ее Волк, - сие мне, Федосья Петровна, вот совершенно неважно, и не

надо упоминать это более, оно прошло, и не вернется. Вы мне только ответьте – люб я вам,

али нет?».

Она вдруг протянула руку, и, достав травинку, что он покусывал, лукаво улыбнувшись,

обвила ее вокруг своего пальца.

Волк взял ее ладонь в свои большие руки и спросил: «Можно?».

Федосья кивнула, и он поцеловал ее пальцы, прижался губами к запястью, и вдруг сказал:

«Господи, да бывает ли счастье такое?».

- От тебя гарью пахнет, - сказала Федосья, улыбаясь, зарывшись лицом в его белокурые,

мягкие волосы. «Вы там жгли что-что, на реке?».

- Печь для глины пробовали, - Волк взял ее лицо в ладони. «Какая ж ты у меня красивая,

Федосья, сейчас как начну тебя целовать, и остановиться не смогу, до самого венчания, и

после него – тако же».

- Как Покров пройдет, повенчаемся? – спросила она, обнимая его.

- Еще чего, - сочно ответил Волк, откидываясь на спину, устраивая ее у себя на плече.

«Опосля Троицы неделя еще есть, Федосья ты моя Петровна».

- Потом же пост, - озабоченно сказала девушка.

- А потом еще один, - сварливо сказал Михайло, целуя ее. «Я так долго ждать, не намерен,

любовь моя, я хочу, чтобы все было сейчас, и сразу, понятно?»

- Понятно, - выдохнула она, снимая платок, распуская темные косы.

В пятницу на Троицкой седмице они повенчались.

Эпилог

Устье реки Вагай, 6 августа 1585 года

-Сука Кучум, - пробормотал Ермак, опираясь на локоть, отхлебнув водки из фляги. «Чую – он

где-то рядом отирается, да и татары тако же говорят».

- А смотрите-ка, Ермак Тимофеевич, - сказал кто-то из дружинников с той стороны костра, -

татары-то все больше под нашу руку приходят, видно – не нравится им хан.

- Перезимуем, - атаман отхлебнул еще, - с Москвы народ потянется, уже и вторую крепостцу

надо будет ставить, на Тоболе, там, где он в Иртыш впадает, в сем месте, что выбрали мы. А

оттуда , парни – дорога на восход лежит, по ней и пойдем. Земли в Сибири много, людей

хватит.

- Так, атаман, - раздался звонкий, юный голос, - затем и венчаемся, чтобы у нас еще дети

народились!

Дружинники расхохотались и начали укладываться. Ермак обошел костры, посмотрев – все

ли в порядке, и присел на песчаном берегу быстрого, узкого Вагая. Иртыш отсюда казался

огромным, медленным, на самой его середине слегка покачивались струги.

- Все ли ладно? – приставив ладони ко рту, закричал Ермак.

С палубы кто-то помахал туда-сюда фонарем, с горящей в нем свечой.

- Ну и славно, - атаман наклонился и зачерпнул ладонью речной воды. «Все равно у нас на

Туре слаще, - усмехнулся он, - вон оно как, дома и вода вкуснее. Дома, да. Вон, у Волка

теперь как в избе – пылинки нет, все чисто, как ни зайдешь – из печи непременно чем-то

вкусным тянет, и Федосья – и не присядет, все его обихаживает. А он молодец, крыльцо

поправил, полы перестелил, баню срубил, зимой хорошо попариться-то будет. Должно быть,

следующим годом и дитя у них народится уже».

Ермак устроился на берегу, покрытом еще летней, мягкой травой, и закинул руки за голову.

«К вечеру-то холодает уже, Успение скоро, а там и осень. Надо будет, как вернусь, Федосье

сказать, чтобы матери отписала – все ж зять у Марфы теперь новый».

Он погладил бороду и задумался. «Говорила она вроде, что отцу своему весть с остяками

послала, как приедет Тайбохтой с Волком знакомиться, надо будет с ним посидеть,

поговорить. А то ведь я тоже человек, тоже тепла хочется. Девка молодая не пойдет за меня,

все же шестой десяток мне уже, а вдова с детками – отчего бы и нет? А мне все равно – мои,