o c24ec28d571a6d65

Марфа прибралась, и, свернув окровавленные тряпки, засунула их в дальний угол сундука,

прикрыв одеждой. «Как встану, так выброшу незаметно, - подумала она, обнимая подушку,

чувствуя на лице обжигающие, крупные слезы. «Господи, ну почему так? Почему ты дитяти

этому жить не дал – я бы и любила его, и пестовала, почему?».

Она, было, заплакала, - тихо, едва слышно, свернувшись в клубочек. Глубоко вздохнув, она

тут, же остановилась. «Говорил мне Джон, - вспомнила она, - если связь не найдешь, или что

случится, - то есть сигнал тревоги. И даже через Английский Двор его послать можно.

Отправлю письмо мистрис Доусон, по делам хозяйственным, - пусть в Посольском приказе

хоша вдоль и поперек его читают, - а она уж поймет, что с ним делать».

Марфа чуть улыбнулась, и, закрыв глаза, уже засыпая, сказала себе: «Все будет хорошо».

Он закрыл за собой дверь крестовой горницы и тихо сказал: «Марфа». В свете летнего дня

ее лицо казалось совсем юным, как там, в избе, когда ее волосы рассыпались по лавке,

касаясь деревянного, грубого пола. Только две морщины залегли в углах губ – резкие,

глубокие, и щеки были бледны – ни кровинки.

- Федя, - она взглянула на него, не поднимаясь с лавки, - снизу вверх, и опустила голову в

ладони. «Федя, милый мой, - Марфа глубоко, прерывисто вздохнула и заговорила.

Он уронил уже седеющую голову к ней на колени, и Марфа поцеловала его в лоб, - тихо,

нежно. «Не прощу себе, - вдруг сказал Федор Савельевич. «Не прощу, что ты одна была,

счастье мое. Все, - он поднялся, - более сего не случится. Пойду к Борису Федоровичу,

повенчаемся, и ни в какой Углич ты не поедешь».

Марфа взяла его руку и прижалась к ней щекой. «Федя, - едва слышно сказала она, - не надо

из-за меня тебе на плаху ложиться. Хоша ты и зодчий государев, а все равно – холоп

монастырский, никто меня с тобой не повенчает.

- Если б то в Англии дело было, - она прервалась, и, сжав его руку прохладными пальцами,

продолжила, - однако ж туда я теперь и не знаю, когда доберусь. А Годунов, коли ты хоша

одно слово обо мне скажешь, - сразу жизни тебя лишит.

Федор Савельевич посмотрел на караул стрельцов, что охранял ворота усадьбы и жестко

сказал: «А хоть бы и на плаху, ты мне, Марфа, не указывай, как мне жизнью своей

распоряжаться».

Зеленые глаза вдруг заискрились молниями – так, что Федор даже отступил. Она,

поморщившись, встала, и сказала злым шепотом:

- Твоя жизнь, Федор, тебе не принадлежит, а только лишь Господу Богу. Коли ты на плаху

ляжешь, от сего держава наша беднее станет.

- Годунов что, - Марфа презрительно улыбнулась, - шваль худородная, временщик. А я, -

женщина встряхнула головой, - Вельяминова, мои предки земле Русской со времен великого

князя Ярослава Владимировича служат, и я о земле своей радею. И не позволю себе

великого зодчего на смерть отправлять.

- Да что же я за мужик буду, коли за твой подол спрячусь! – так же зло ответил Федор

Савельевич. «Поеду с тобой в Углич тогда, и все, пусть Годунов, что хочет со мной, то и

делает».

- Федя, - она шагнула к нему и оказалась вся – в его руках. «Федя, любимый мой, не надо.

Тебе строить нужно, а не умирать. Пожалуйста, - Марфа взглянула на него невозможными,

горькими глазами, и он опустил веки, - не в силах взглянуть на нее.

- Иди сюда, - он протянул руку и опустил засов на двери. «Хоть на одно мгновение

последнее, Марфа, иди сюда. Дай мне тебя запомнить».

Женщина сбросила платок, и, распустив косы, - он даже не успел остановить ее, - встала на

колени.

- Марфа, - только и успел сказать он, а потом уже не было ничего, кроме нее, и было это –

счастьем великим.

Федор пристроил ее у себя на коленях, и целовал, - долго, чувствуя свой вкус у нее на губах.

Все еще обнимая его, Марфа сказала: «Хотела я тебя попросить…

- Все ради тебя сделаю, - Федор Савельевич вдохнул ее сладкий, кружащий голову запах, и,

повторил: «Все, Марфа».

- Федора моего оставь при себе, - сказала Марфа, положив голову ему на плечо. «Годунов

прекословить не будет, коли ты скажешь, что проследишь за ним».

Он кивнул, и тихо сказал: «Проводить-то тебя можно будет? Когда обоз ваш трогается?».

- В пятницу на рассвете, - ответила Марфа и застыла, прижавшись губами к его щеке.

Женщина поежилась, - хоша и лето было на дворе, но ночи стояли холодные, и посмотрела

внутрь возка. Петенька спокойно спал, девчонки во что-то играли на полу – тихо.

- Так, - сказала Марфа сыну, - строго. «Ты сюда, на Воздвиженку, приходи раз в неделю –

попарься, домашних харчей поешь, за дворней присмотри – не ровен час, разбалуется.

Ключнице я все сказала, где найти тебя, коли что. Если конь тебе нужен будет – отцовского

жеребца бери, да следи потом, чтобы его почистили хорошо – лошадь кровная, дорогая.

Водки много не пей».

Парень покраснел – отчаянно и, замявшись, что-то пробурчал.

- Не будет, Марфа Федоровна, - усмехнулся Федор Савельевич. «Не зарабатывает он

столько еще, а бесплатно поить его у нас никто не станет – дураков нет. Я за ним

присмотрю, не беспокойтесь».

- И приезжай опосля Покрова, - велела Марфа, - хоша на ненадолго, семью повидаешь.