o c24ec28d571a6d65

вдовствующей государыне, в Кремль, пущай спросит, когда обоз ее в Углич отправляется,

мы тоже туда едем. Вещи собрали уже?».

- Заканчивают, - испуганно ответила ключница.

- Хорошо, - Марфа подавила желание закрыть глаза и уткнуться лицом в подушку. «Сундуки

наши пущай в этот обоз грузят. Управителю подмосковной отпиши, чтобы вотчины, какие

остались – не продавал пока. Подай мне перо с чернильницей, бумагу, и пусть боярышни

Марья и Прасковья ко мне зайдут».

Она быстро зашифровала грамоту и сказала, запечатывая ее: «Ну, что на пороге-то

стоите?».

- Матушка, а с вами все хорошо? – девчонки подошли к постели, и, - Марфа заметила, - даже

не сговариваясь, взяли друг друга за руки.

- Будет хорошо, - чуть улыбнулась она. «Так, жердина в заборе, что за кладовыми, - все еще

отодвигается?».

Смуглые щеки Параши покраснели, и мать усмехнулась: «Да уж ладно. Сарафаны самые

потрепанные наденьте, и бегите в монастырь. Там, на паперти, юродивый – он там один,

сразу узнаете. Вот, передадите ему. Сие в тайности, - мать протянула Марье грамотцу.

Лазоревые, большие глаза девочки вдруг захолодели, - ровно лед, тонкие губы улыбнулись,

и Марья только кивнула.

«Господи, - вдруг подумала Марфа, - а ведь у нее не Петины глаза. Тот всегда ласково

смотрел, добро, и Петенька тако же. А Марья – ровно Степан смотрит, не ровен час,

обрежешься».

- Ну, идите, - она привлекла их к себе и быстро поцеловала. «Осторожней там, смотрите».

-Матушка, - Федор быстро взбежал по лестнице в горницы. «Что с вами?».

- Так, пустое, завтра и забудется уже, - Марфа вздохнула.

-Вот что, сыночек – Регентский Совет меня опекуном царевича Димитрия выбрал, меня о сем

не спросив, конечно, - женщина невесело рассмеялась, - так что я с девчонками и Петенькой

в Углич поеду. А ты тут останешься, - добавила она, видя, как сын хочет что-то сказать. «В

Угличе тебе делать нечего, ты уже взрослый, - у бабьих подолов болтаться, будешь

приезжать, коли захочешь».

- А как же вы? – озабоченно спросил Федор. Мать потянулась, чуть поморщившись, и

поцеловала его в лоб: «Да все пройдет, милый. Сейчас Федор Савельевич вернется, -

Марфа внезапно почувствовала страшную, тупую боль в сердце, и чуть помедлила, - я его

попрошу, чтобы тебя при себе оставил».

- Матушка, - Федя, будто ребенок, прижался лицом к ее руке, - матушка, милая моя…

- Все устроится, - твердо ответила мать. «А уж раз ты здесь – присмотри пока за хозяйством-

то, Лизавета тебе поможет. Я уж денька через два и встану, наверное».

Белокурая, маленькая девчонка в потрепанном сарафане, босая, перекрестилась на купола

Крестовоздвиженского монастыря и наглым голоском, с московской ленивой развальцей,

спросила у богомолок: «А, юродивый, что туточки обретается, он, когда придет? Матушка

меня послала ему милостыньку передать, уж больно доходна до Господа молитва его,

говорят».

- Так, милая, преставился раб божий, - заохала одна из старушек. «Третьего дня еще,

говорят, на Китай-городе его нашли, - она поманила к себе девчонку, - голову, говорят, ему

топором раскололи, упокой Господи душу его святую».

- Ну, значит, вы милостыньку-то возьмите, - девчонка принялась раздавать медь из

холщового мешочка.

Вторая девка, высокая, с темными кудрями, что стояла, привалившись к воротам,

почесывая одной ногой другую, вдруг повернулась и, быстрее ветра, припустила вверх по

Воздвиженке.

- Ладно, - Марфа сцепила пальцы, выслушав Парашу, - спасибо вам. Марья как вернется, в

мыльню-то сходите, велела я ее истопить.

Девочка присела на кровать и, глядя на Марфу чудными черными, в золотых искрах,

глазами, спросила: «А как же теперь будет-то, матушка?».

- С Божьей помощью, - вздохнула Марфа, опустив веки: «Петеньку мне принеси, покормлю я

его, да и трапезничать идите, Лизавета там, на поварне командует, уж не знаю, что она

наготовила».

Марья просунула голову в дверь и тихо спросила: «Может, я на Варварку сбегаю, матушка?

Ежели надо, вы скажите только».

- На Варварку нельзя, - Марфа посмотрела на Марью и усмехнулась: «И попарьтесь потом,

а то у вас ноги вон – в грязи по колено».

Над Москвой играл тихий, летний закат. Лизавета, устроившаяся на крыльце, отложила

вышивание и, посмотрев на Федора, что склонился над рисунком, осторожно проговорила:

«Вот, видишь, как получилось – теперь и неизвестно, когда мы до Лондона доберемся».

- Доберетесь, - парень потянулся, - так что затрещала рубашка, и смешливо добавил: «Щи-то

у тебя, Лизавета, вкусные, ровно как у матушки».

- Так я же у нее училась, - девочка покраснела и опять взялась за иглу. «А ты в Углич будешь

приезжать, Федя?».

- А ну иди сюда, - мальчик обнял ее. «Ты чего носом захлюпала? Приеду, конечно, вы ж

сестры мои, как я вас брошу. Тако же и матушку, и Петеньку. Вон после Покрова и появлюсь,

зимой-то рабочие по домам идут, до Пасхи, стены с башнями класть уже не будем, так,

отделывать зачнем, а сие дело небыстрое, можно и вас повидать».

Он потрепал Лизу по каштановым кудрям и улыбнулся: «Так что жди, Лизавета».

- Я буду, - тихо ответила девочка, глядя на стрижей, что метались в прозрачном,

зеленоватом небе.