o c24ec28d571a6d65

говорят, и что обещает – то и делает. Правду мне сказали, что он до южных гор ходил?»

- Да, - девушка рассмеялась, - зверя там убил, невиданного, ирбиз называется. Как кошка,

только большой очень зверь, серый, в темных пятнах.

- Видал я того зверя, - коротко ответил Тайбохтой, - осторожный он, так просто к нему не

подберешься. Молодец твой муж.

- Вы там были, батюшка? Ну, на юге, - ахнула Федосья.

- Я много где был, - ворчливо ответил отец и подтолкнул ее: «Давай, еды-то нам возьми, до

следующей луны уходим, надолго».

- Батюшка, - спросила Федосья, когда они уже выходили со двора, нагруженные мешками, - а

почему вы у меня не живете? Ну, в избе.

- В чуме лучше, - рассмеялся Тайбохтой и постучал в ставню Василисы: «Давай,

попрощаемся, я и сына ее посмотрю заодно».

Темные, длинные ресницы девушки задрожали, и она чуть слышно сказала: «Ну вот, теперь

я одна тут с Никиткой останусь».

- Мы ненадолго, - уверила ее Федосья. «Мужья-то наши вона – только к Пасхе вернутся, а

есть что-то надо. Тебе ж батюшка разрешение на мясо дал, как ты кормишь – вот ради тебя

и охотимся. И, пока меня нет, ежели надо тебе чего-то – ко мне заглядывай, не стесняйся,

изба не закрыта».

- Покажи сына-то, Васхэ, - ласково попросил Тайбохтой.

Василиса улыбнулась, и, подведя их к колыбели, ласково прошептала: «Спит мой

медвежонок-то».

- Никитой по ихнему, - спросил вождь, - а по нашему как?

-Меми, - рассмеялась Васхэ. «Деда моего так звали».

- Да, помню я его, он уж старый был, как я в возраст вошел, - сказал Тайбохтой. «Ну, что,

правильно назвала – как есть медведь, большой у тебя сынок, крепкий. Пусть хорошим

охотником станет, как прадед его, как дед. Да и как отец тоже, - вождь улыбнулся и чуть

погладил мальчика по русым, мягким волосам.

Василиса обняла Федосью и всхлипнула: «Ну, вы осторожней там».

- Да бояться некого, - рассмеялся Тайбохтой, - медведи спят, а волков вы распугали всех. Да

и не будем мы на одном месте сидеть, кочевать будем».

Федосья перекрестила подругу и шепнула: «А ты не волнуйся, сие для молока плохо, спи да

корми».

Василиса посмотрела на закрывшуюся за ними дверь, и, сев у колыбели, чуть покачивая ее,

запела колыбельную – тихую, протяжную.

-А кто сие есть? – нахмурился Яков Чулков, стоя на вышке, смотря на то, как медленно

открываются ворота перед двумя людьми в малицах.

- Федосья Петровна наша, с батюшкой ее, князем Тайбохтоем. Охотиться идут, - объяснил

дружинник.

- Как же он в крепостцу зашел, остяк этот? – зловеще спросил Чулков.

- Так ваша милость, его милость князь, - охранник кивнул вниз, - с Ермаком Тимофеевичем

самим договор о вечной дружбе заключил. Это ж он, Тайбохтой, под нашу руку остяков

здешних привел.

Чулков помолчал и вдруг усмехнулся. «Ну, как вернутся, тако же их впустите, - велел он, и

спускаясь вниз, добавил себе под нос: «А вот выпускать – это мы еще посмотрим».

Уже по дороге к воеводской избе, Чулков заметил девушку, что держа в руках удилище,

спешила вниз. Ребенок спокойно спал в перевязи из оленьей кожи, что была перекинута

через ее плечо.

«Да, жена кузнеца этого, - вспомнил Яков Иванович. «Как ее там, Василиса, что ли?».

- Эй, красавица, - окликнул ее юноша, не поздно рыбачить собралась? Солнце уж на закате.

Девушка зарделась, и, опустив глаза, сказала: «Я же с дитем-то, ваша милость, как он

заснул, так иду, другого времени нет».

- Ну, торопись, - шутливо посоветовал Чулков, - а то скоро Пост Великий, рыбы много надо.

Девушка, пробираясь по узкой, протоптанной через сугробы, тропинке, отправилась вниз.

Чулков, оглянувшись на нее, выпятив губу, подумал: «Хорошенькая. Маленькая только,

словно ребенок, но вроде все при ней. И робкая, эта с ножом не будет разгуливать, как та

сучка. Ну, ничего, с той я еще расквитаюсь, дайте время. А эту надо попробовать – благо, и

муж ее в отъезде, все одно к одному».

Он улыбнулся, и, чуть насвистывая, вошел на двор воеводской избы.

-Ну вот, - вздохнул Данило Иванович, усаживая Аграфену на покрытую шкурами лавку, - и

схоронили Василия Лукича, вечная память ему. Не думал я, Аграфена Ивановна, что так

быстро-то могилы рыть придется.

В палатах было тепло, мерно гудел огонь в печи, и воевода, устроившись напротив вдовы,

подумал: «А и, правда, красавица. Ну, глаза узкие, конечно, тем более вона – зареванная

вся. Ну, это ничего, - он едва не улыбнулся, - это я ее быстро утешу. А так – приодень ее, и в

терем такую не стыдно посадить.

Не то что Марья моя, молодая баба еще, двадцати пяти не было, а разнесло всю, аки

квашню, ходит, с бока на бок переваливается. Эта-то вон – словно птичка, хрупкая. Ну,

сейчас я водочки вдове налью, да и поговорим с ней по душам».

- Вы, может, выпить чего хотите, Аграфена Ивановна? – ласково спросил воевода. «Водочки

немножко, холодно же там, на дворе, намерзлись вся, небось, как над могилкой-то стояли?».

- Я и не пробовала никогда, - едва слышно прошептала девушка, опустив красивую, укрытую

туго замотанным платком, голову. «Можно разве?».

- Ну, немножко, - улыбнулся Чулков, открывая богатую, серебряную флягу. «За упокой души

Василия Лукича, чтобы на том свете он с праведниками пребывал, в чертогах райских».