o c24ec28d571a6d65

- Ну, ты там до Пасхи пробудешь, - зевнул Яков Иванович. «А как брат мой сюда поедет, ясак

принимать – тако же и ты с ним».

- Не хотелось бы от семьи-то надолго уезжать, - вздохнул Гриша. «У меня сыну еще и трех

месяцев не исполнилось, опосля Крещения только народился»

- Ну, не одного ж ты его оставляешь, - поднял бровь юноша. «Будет с женой твоей, ничего с

ними не случится, а весной увидитесь. И так скажи спасибо, что ты в крепостце-то сидишь, с

отрядами не ходишь»

Григорий Никитич, было, хотел что-то сказать, но промолчал. «Возок готов ваш, - наместник

поиграл перстнем на холеном пальце. «Что брат мой приказал им привезти – уж погружено.

Так что давай, собирайся, уж на закате и поедете».

- Аграфене-то Ивановне мне сказать, - осторожно спросил Гриша, и вдруг почувствовал, как

перехватило ему горло, - али вы сами?

- Да я и не знал сего Василия, - отмахнулся Чулков, - а ты с ним дружил вроде, ты и сходи к

вдове-то.

- Вечером отправимся, - коротко сказал Гриша, и, чуть поклонившись, вышел.

«Господи, - думал он, пробираясь меж высоких, почти в рост человеческий сугробов, к

своему дому, - Аграфене-то Ивановне на Рождество только шестнадцать было. Такая она

молодая, и вон – несчастье, какое. Ну, может, хоша понесла она, родит, так память о

Василии будет. И как сказать-то, как сказать? Может, пущай Федосья Петровна к ней сходит,

она женщина взрослая, разумная, найдет слова нужные.

- А Василисе моей как говорить, что теперь до Пасхи не увидимся? – Гриша вдруг

приостановился. «Девочка моя, еще заплачет, не дай Господь, расстраиваться будет, еще с

молоком что случится, - мужчина перекрестился и вздохнул. «А Никитка улыбаться начал,

смешной такой. Как я вернусь, так еще и забудет меня, маленький же».

Он еще раз перекрестился и, прошептав: «Ну, помоги Господи», - постучал в ставню на

дворе Федосьи Петровны.

- А, Григорий Никитич, - та улыбнулась, выглядывая из сеней, - заходи, к пирогам как раз.

Любимые твои, с рыбой, мы с хозяйкой твоей и Аграфеной Ивановной напекли.

Он, было, попытался что-то сказать, откашлявшись, но почувствовал, что бледнеет.

- Волк? – прошептала Федосья, схватившись за дверной косяк. «Ты говори, не молчи, Гриша,

что с ним?».

- С Волком все хорошо, - глухо сказал Гриша, опустив голову. «Ты, это, Федосья Петровна,

меня послушай».

Закат уже играл над Турой, когда Гриша, обняв жену, прикоснулся губами, к теплой щеке,

спящего у нее на руках сына.

- Не ехал бы ты, - вдруг сказала Василиса тоскливо, опустив голову. «Как же мы без тебя тут

будем, Гриша?».

Он вскинула темные глаза, и Григорий Никитич вдруг сказал: «А ну идите сюда». Он

распахнул полушубок, и жена нырнула прямо ему в руки. Она была маленькая, такая

маленькая, что он легко накрыл и ее, и Никитку полами.

Василиса взяла его жесткую ладонь и потерлась об нее носом. «Уточка моя, - нежно,

неслышно шепнул ей муж. «Себя береги и Никитку тако же».

Девушка только кивнула, все не в силах оторваться от его руки – большой и надежной.

- Ты вот что, Григорий Никитич, - озабоченно сказала Федосья, - я Груне-то настоя дала, как

отревелась она, сейчас спать будет, а потом уж ты не бросай ее, поговори с ней, я-то знаю,

как это – вдовой остаться, - она вздохнула и, помолчав, закончила: «И там, в крепостце,

нечего ей болтаться, пусть похоронит Василия, и сразу назад. Мы тут присмотрим за ней. Ну,

с Богом, - Федосья перекрестила возок, и, прижав к себе Василису, улыбнулась: «Носом-то

не хлюпай, мы с тобой теперь вдовы соломенные, мужиков ждать будем, так весна и

придет».

- Смотри-ка, - Василиса прищурилась вслед удаляющемуся возку, - на нартах кто-то к нам

едет. Мужские вроде. И олени у него хорошие, холеные, сразу видно – любит он их».

Федосья вгляделась, в снежную равнину, и ахнув: «Батюшка!», - бросилась прямо по

сугробам навстречу отцу.

-Маловато этого вам до весны будет, - сказал Тайбохтой, оглядывая лабаз. Федосья

посмотрела на стены, завешанные битой, мороженой птицей, на разрубленную тушу оленя:

«Так батюшка, сейчас Пост Великий пойдет, мяса нельзя, а рыбачить можно, проживем».

- Рыбачить, - пробормотал Тайбохтой. «Тут вас столько уже, что на реке и рыбы почти не

осталось – ушла. Если и далее так будет, придется на север, или на восток кочевать – там

тихо пока.

- Нет, Ланки, ты со мной не спорь, я уеду скоро, а ты сама не поохотишься – опасно это

одной. А пока муж твой вернется, уж и весна настанет – не хочу я, чтобы вы тут голодали.

Так что собирайся, тут вокруг зверья много, поможешь мне, - отец заглянул в бочонок и

улыбнулся: «Вот, вижу, правильно, заквасила, как учили тебя».

- Ягоды тако же, - сердито проговорила Федосья, показывая на туески, - как собрала, в воде

держала, а потом уж и заморозила, как холодно стало.

- Волк-то твой лук свой оставил? – спросил Тайбохтой, уже выходя на двор.

- Конечно, - Федосья вдруг приостановилась и робко сказала: «Батюшка, вы уж простите, что

благословения вашего не попросила тем летом, как замуж выходила».

- Да ладно, - отец чуть шлепнул ее. «Я тут поговорил с людьми, хвалят мужа твоего, смелый,