o 98f6fe69ff972b4b

было ни страха, ни сожаления, но было также понимание, что

этим он не отделит себя от своих мук. В конце концов он

написал ей обо всем, что произошло, просил забыть о нем,

просил прощения; однако уже тогда, когда он вернулся на

север, письма продолжали приходить день за днем; и только

тогда, когда в ее письме прозвучало явное отчаяние,

выразившееся в одной фразе: «Совесть-то у тебя есть?» —

Виктор отослал телеграмму: «Жди письмо». Он отправил

такое же письмо, как раньше, уже в Ленинград — с просьбой

забыть о нем, с просьбой прощения, а вскоре получил

драматический ответ, в котором не было ни слова упрека, ни

намека на него, но лишь слова утешения и сочувствия,

словно детям, с которыми она работала: «Уронили Мишку на

пол, оторвали Мишке лапу; всё равно его не брошу, потому

что он хороший». Оказалось, что первое его письмо получила

её сестра и не передала ей, сказав позднее, мол, он

обязательно напишет. В каяедой строчке полученного письма

чувствовалась её боль, её мука; она просила его приехать в

Москву, моля о встрече, но он, в свою очередь, просил

больше не писать ему, а на последний телефонный разговор,

самим же заказанный, не пришел, поскольку был до

беспамятства пьян. Потом во сне услышал, словно она

громко позвала его, и это случилось через неделю после их

последнего несостоявшегося разговора по телефону; но что

означал этот вскрик, этот вздох, этот возглас — для него не

было понятно ни тогда, сразу после этого сна, ни сейчас

спустя двадцать лет. Позднее он послал ей телеграмму на

адрес её родителей с поздравлением по случаю дня рождения

и получил ответ: «Будь счастлив, Виктор!» — а ещё позднее

женился на Вере.

Он обошел все значимые и памятные для себя места:

пляжи, где они купались и загорали вместе с её

воспитанниками, где играли в патриотические игры, а

встретившись уже вдвоём, проводили время так, словно были

одни во вселенной: им никто не помешал во время их встреч.

Уже поздно вечером он вернулся в свою квартиру, купив

по дороге кое-что из овощей да из снеди, и сидел в сумерках,

не включая свет, не притрагиваясь ни к еде, ни к выпивке. На

дворе была вторая половина июня, цвели тополя, их пух в

безветренную погоду белым одеялом устилал землю.

Вспоминалось часто (впрочем, это не то слово: он помнил об

этом всегда), как во время цветения тополей, именно в такую

тихую, безветренную погоду, они в отцом возвращались днём

с речки, расположенной в ста метрах под горкой, а

тополиный пух набело покрыл грядки лука, посадки

картофеля — всё, что не было покрыто густой зелёной

травой, хотя и она была не совсем зелёной из-за упавшего на

неё пуха. Размышляя, отец сказал: «Ведь он словно порох» —

и тут же поднёс спичку к белому покрывалу на земле,

мгновенно вспыхнувшему и исчезнувшему в пределах

вытянутой руки. С криком: «Давай, туши!»— отец фуражкой

пытался сбить пламя, тут же возвращавшееся на прежнее

место, оставляя бесполезными все попытки погасить его.

Уже безучастно наблюдая за происходящим, Виктор видел,

как огонь, достигая густой зелени, постепенно тух, оставив

после себя словно прополотые огородные посадки,

контрастно выглядевшие по сравнению с той белизной,

какую представляли раньше.

Он стоял у окна — бельё во дворе убрали, там было пусто

и тихо, уже давно смолк и свист ласточек, рассекавших

вечернюю синеву неба над городом, — и думал о том, что

там, откуда он приехал, ещё лежит снег, который сойдет не

завтра, и вспомнил своего знакомого, сказавшего по этому

поводу однажды: «Мой батя постоянно говорит мне: "Сынок!

За что же ты так наказал себя?" Он имел в виду то, что я

столько лет на севере».

Долго ожидая, когда сумерки окончательно сгустятся, он

вспомнил, что сейчас летнее солнцестояние, а ночи пока так

и останутся серыми в этой местности и не будут такими

темными и глухими, как в августе. Снаружи прошла

женщина, поглядев на окна квартиры, и остановилась, словно

в нерешительности, у дверей подъезда. Виктор задернул

занавески на окне и, отойдя, включил свет в комнате; потом,

решив поужинать, отправился на кухню, намереваясь помыть

овощи, но тут раздался звонок у двери, и он вынужден был

вернуться, чтобы открыть её. За порогом стояла знакомая

администраторша гостиницы, приведшая его на эту квартиру.

— Можно войти? — улыбаясь, спросила она.

— Да, да. Конечно! — он был несколько растерян

неожиданным её визитом, но быстро нашелся, что сказать.

— Я тут собрался поужинать... Не составите мне

компанию?

— Я вообще-то не рассчитывала на ужин, однако не

откажусь.

— Тогда помогите его приготовить.

— С удовольствием, но мне надо переодеться.

— Право, не знаю, что вам предложить.

— Не беспокойтесь, я разберусь сама.