o 8b191ad8675a2039

Он плакал, когда Вельяминовы вышли с ним на двор. Он цеплялся за край сарафана

Федосьи и за руку Федора – упрямо, с неизвестно откуда появившейся в шестилетнем

мальчике силой.

И только когда на крыльцо выскочила Марфа, - босая, в одной рубашке, растрепанная, и

протянула в окно возка Черныша – Петя, приняв его, разрыдался уже вслух.

Марфа тоже искривила рот, но Федор, - в первый раз в жизни, - сжал до боли ее маленькую

ручку и мягко сказал:

- Тихо, дочка, тихо.

Возок тронулся, а Марфа опустилась на землю у ног родителей и беззвучно завыла,

заталкивая себе в рот кулачки.

Отец поднял ее и прижал к себе – и сейчас, бесстрастно следя за тем, как раскаляются на

очаге щипцы, Вельяминов ощущал на своей щеке касание ее совсем детской, мягкой кожи,

запах ее волос, и ее шепот:

- Батюшка, батюшка, почему Петя от нас уехал? Он же хороший!

- Так надо, дочка, - сказал ей Федор и поверх головы Марфы посмотрел на жену – та стояла,

будто не замечая никого вокруг, провожая глазами уже не видный в тумане возок.

Прасковья очнулась от холодного воздуха, ударившего ей в лицо. Босые ноги переступали

по грубым доскам помоста. Чьи-то руки сорвали с нее рубашку и, развернув лицом к столбу,

стали привязывать к нему – грубая веревка колола спину, женщина поежилась.

-Смотри-ка, - тихо сказал царь Иван на ухо Матвею, - и вправду, без разума она».

Воронцова улыбалась распухшими, порванными губами, что беспрестанно двигались –

будто пела она, или молилась.

-Сколько ударов-то ей дадут? – спросил Матвей, рассматривая игравший тусклыми

огоньками сапфировый перстень у себя на руке.

Синие глаза Прасковьи неотрывно смотрели на него – юноша опустил лицо, чтобы не

встречаться с ней взглядом.

- Пять, - Иван раздул ноздри и незаметно взял руку любовника, поглаживая длинными

пальцами его мягкую, ровно детскую ладонь. «Ежели больше, - она тут и околеет, а не того я

хочу».

- А чего ж ты хочешь? – на мгновение поднял Матвей взгляд – царь жадно смотрел на

хлопотавшего у очага палача.

- Чтобы она заживо сгнила в яме земляной, - медленно ответил Иван. «Видел же ты, как

волков, на охоте взятых, в неволе держат? Тако же и она – волчице волчья и смерть».

Первый удар кнута располосовал белую кожу чуть пониже лопаток. Вспух и прорвался

кровью синий рубец, Прасковья завыла, подняв раскосмаченную, черноволосую голову, ни

на мгновение не сводя глаз с Матвея.

- Как есть волчица, - поморщился юноша.

- Вполсилы я велел бить, - сказал ему царь. «Ежели б в полную силу – ее б надвое

разрубило кнутом».

Анастасия почувствовала, как влажнеет ее лоно – с каждым ударом палача.

Царица глубоко вдохнула – дымом пах воздух на Васильевском спуске, дымом, сыростью,

кровью, свежим, распиленным деревом с лесов Троицкой церкви.

-Ровно жертву приносим, - подумала Анастасия и набожно перекрестилась, отгоняя дурные

мысли.

- Сейчас клеймить ее будут, - сказала царица, наклоняясь к Вельяминовой.

Прасковью, потерявшую сознание на четвертом ударе, отвязали от столба, и прикрыв какой-

то рогожей, поставили на колени.

Над помостом понесся запах горелого мяса. Толпа внизу задвигалась, зашумела, стала

вытягивать шеи.

Федор, стиснув зубы, удерживал на месте заплясавшего, заволновавшегося коня.

Царь протянул руку и крепко сжал уздечку вороного жеребца.

-Конь молодой, государь, ты уж прости, не видел еще людей-то так много, - спокойно

объяснил Федор.

- Ну что ты, Федор Васильевич, - Иван улыбнулся. «Вона сын твой – в первый раз на казни, -

и то плохо ему, тоже молод еще».

Матвей тяжело дышал, закрыв глаза, хватая сухими губами воздух.

Карие глаза Анастасии Романовны расширились, она подалась вперед, жадно смотря за

тем, как палач подносил к лицу Прасковьи раскаленные щипцы.

Хлынула кровь, помощник палача за волосы оттянул голову женщины вниз, так, чтобы

сидевшие на помосте увидели ее изуродованное, c вырванными ноздрями, страшное лицо.

Прасковья открыла глаза и, медленно подняв руку, указала пальцем на бледного, едва

держащегося на коне Матвея. Она разняла измазанные кровью губы и что-то промычала –

обрубок языка шевелился в черной пещере рта.

Если бы не отец, поддержавший его, Матвей бы упал с коня – Федор обхватил его сзади и

чуть встряхнув, прошептал:

- Смотри, смотри, глаз отводить-то не смей.

Юноша послушно поднял веки и увидел, как мягко оседает Прасковья на окровавленные

доски помоста.

- Федосья, - вдруг ахнула царица. «Дитя-то!»

- Что такое, матушка? – наклонилась к ней боярыня. «Живот потянуло?»

- Да нет же, - Анастасия, улыбаясь, взяла руку женщины и приложила к чреву. Будто рыбка

билась там, будто шевелилось что-то, - неуловимое, ускользающее, сомкни пальцы – и нет

его.

- Благослови, Господи, - сказала Феодосия и, перекрестившись, добавила: «Даруй ему

Всевышний жизнь безгрешную, безмятежную».