o 8b191ad8675a2039

Поднялся северный ветер и на помост, на головы толпы, на бархат и шелка стал сеять

мелкий, колючий снег – первый снег зимы.

Над свинцово-серой полосой озера заходило тусклое северное солнце. Сухие,

вымороженные камыши чуть шуршали под легким ветром. Тихо было в лесу, тихо и

безлюдно, только изредка где-то высоко, в небе, кричали птицы, да прыгали белки по ветвям

деревьев.

Озеро еще не встало, только у берега виднелся тонкий, будто прозрачный ледок – даже утки

не ступали на него, таким ненадежным был он.

Степан Воронцов поворошил палкой угли костра и отхлебнул вина из бутылки, что ему дали

в дорогу.

Вельяминовского коня он отпустил на все четыре стороны, не доезжая, десятка верст до

Новгорода. «Пеший меньше заметен, чем всадник, - сказал ему Федор Васильевич на

прощание.

Степан шел в кромешной ночной темноте, под мокрым, падавшим крупными хлопьями

снегом, качаясь, чувствуя, как болит воспаленное, рваное веко, как в глубине груди зреет

изматывающий кашель.

Никита Судаков, бросив один взгляд на грязного, изможденного человека, что стоял перед

ним, еле держась на ногах, взял грамотцу, что была написана рукой дочери, и чуть сдвинул

брови.

Степан уже ничего не слышал – он спал, уронив голову на стол.

Проснулся он от жжения – чьи-то мягкие, но сильные руки промывали его рану.

- Тихо, - пожилая, худенькая женщина удержала его на лавке. «Терпи».

Он закусил губу и посмотрел вокруг – Никита Судаков стоял у окна крестовой горницы, за

которым поднимался неяркий рассвет.

- Вот что, Степа, - сказала женщина, - у нее были прозрачные, голубые, еще совсем

молодые, странные на морщинистом лице, глаза. «Феодосия Никитична тебе мазь дала, и

правильно сделала, но одной мазью тут не обойдешься.

Если сейчас запустить твою рану, то можно и жизни лишиться, упаси Господи».

- А что сделать надо? – спросил Степан. Отец Феодосии все еще не поворачивался от окна.

- Почистить и зашить, - женщина стала раскладывать на чистой тряпице тонкие, - как только

пальцами ухватишь, - иглы.

Никита Судаков сел рядом со Степаном и закатал рукав рубашки. Юноша посмотрел на

тонкий, - будто ниточка пролегла посреди руки, - шрам.

- Это мне Ефросинья Михайловна, - он кивнул на женщину, - зашивала еще с десяток лет

назад. На охоте волк клыками располосовал.

Судаков налил в стакан – до краев, - прозрачной жидкости и подвинул Степану.

- Что это? - сглотнув, спросил юноша.

- Хлебное вино, - Никита взял со стола деревянную палочку и передал юноше. «Как выпьешь

– стисни вот зубами, и терпи».

-Пить-то зачем? – воспротивился Степа. «Я и так...»

- Ничего ты не «так», - хмуро ответил Судаков. «Делай, как велят тебе».

Степан, обжегшись, одним махом выпил вино, и изо всех сил сжал зубы.

Когда все закончилось, и Ефросинья Михайловна наложила свежую повязку, она бережно

стерла с лица Степана кровь, перемешанную со слезами, и на мгновение прижала его голову

к себе. «Молодец, мальчик», - сказала она тихо. «Теперь спи».

Степан проглотил какой-то темный, горьковатый настой и провалился в глубокий,

спокойный, - ровно стоячая вода, - сон.

- Что его брат-то? – спросила Ефросинья Михайловна у Никиты Судакова, собирая

инструменты. «Везут уж, должно быть?»

- Везут, да не сюда, - ответил Судаков, и женщина лишь чуть пожала плечами – за десятки

лет их дружбы, - покойный муж Ефросинии был сродственником Судаковых, - она привыкла к

скрытности Никиты.

- Хороший парень этот Степан, - сказала она. «Никак нельзя им в Новгороде, али где еще

остаться-то?».

- Никак, - ответил Никита, и, посмотрев на нее, добавил: «Более того, чем скорее его духу тут

не будет, тем лучше».

Воронцов услышал, как с южного конца озера, в закатной мгле, проскрипели уключины. Он

приставил ладони ко рту и закрякал уткой – ровно как учил его отец, когда ходили они на тягу

в ярославском имении.

Хмурый пожилой мужик вылез из лодки, прошлепал по мелководью и сел у костра.

- Ты торопись, - сказал он, снимая рукавицы, и грея руки над огнем, - ветер с востока

поднимается. Еще вынесет тебя на камни, упаси Боже, утонешь, али замерзнешь».

- Я плавать-то умею, - поднялся Степан.

- На морозе ночном далеко не уплывешь. Давай, отчаливай,- мужик отвернулся.

-Что там за люди-то? - спросил Воронцов, садясь в лодку.

Рыбак внезапно, - будто лучом солнца, - улыбнулся. «Такие же, как мы с тобой, парень. Все

мы создания Божьи, - что тут, что там».

Степан лежал на камнях, ожидая рассвета. Вокруг был только ветер, только непроглядная,

черная, без единой звезды, тьма. Как и говорил рыбак, он не справился с вихрем с востока,

лодку неудержимо несло на отмель, он бросил весла, не в силах бороться с огромными, -

будто и не озеро это было, - а целое море, - волнами.

Одежда промокла, но, - Степан нащупал его пальцами, - на кресте висел кожаный мешочек с

грамотцей, что Никита Судаков при нем написал и запечатал своей печатью.

- Вот еще что, - отец Феодосии встал из-за стола и, подойдя к сундуку, что-то достал из него.

«Это тебе на первое время, руки и голова у тебя есть, с голоду не умрешь, а ежели брат