o 8b191ad8675a2039

завизжала – неведомая доселе боль обхватила ее поясницу, будто стягивали на ней

раскаленное железное кольцо.

- То, матушка, тужит уже тебя – Василиса еще сильнее прижала Феодосию к лавке. «Ты

сейчас терпи, дело это не быстрое, потуги-то, будешь торопиться – разорвешься вся, что

сзади, что спереди»

- Как терпеть-то, - простонала Феодосия, - когда боль такая! Ровно на дыбе вишу!»

- Иисус терпел и нам велел, - наставительно сказала ключница. «Ева-то в райском саду

согрешила, а мы, бабы, по сей день расплачиваемся. Мужик, он что – утерся, да и в сторону,

а нам страдать».

-Умру я, Василиса, - слабым голосом сказала боярыня. «Не переживу я боли этой»

- Так, матушка, все сие говорят. Однако ж опростаются, и потом опять с мужьями живут.

Наше дело бабское – рожать да кормить, другой судьбы нам не дадено.

На следующей потуге Феодосия поняла, что и не знала доселе, что такое боль настоящая.

Заглушая ее крики, над рекой били разряды грома.

Посадив Прасковью в возок, Федор сам сел за кучера. Нахлестывая коней, что есть силы,

под непрекращающимся дождем, он просил у Всевышнего только одного. «Чтоб жива была, -

думал Федор. «Господи, дай только, чтобы живая осталась, куда ж я без Федосьи, Иисусе,

что ж я без нее делать-то буду!»

Только здесь, под ливнем, матерясь по-черному, когда колеса застревали в жирной

московской грязи, толкая сильными руками возок, Федор понял, что нет у него пути иного,

кроме как того, что он выбрал, увидев когда-то, во время, казавшееся сейчас таким давним,

сероглазую жену свою.

Нет ему жизни без упрямства ее новгородского, без учености ее, без того, как смотрела она

на мужа – ровно и нет никого на свете, окромя него, без ее улыбки – тихой, чуть заметной,

без ее рук, что так ласково касались его, днем и ночью.

Федор соскочил на землю у ворот усадьбы. Прасковья вышла из возка, и оба они застыли, не

обращая внимания на холодный дождь – над мыльней поднимался столб серого дыма.

Вельяминов очнулся и стал колотить в ворота. Отбросив с дороги открывшего их слугу, он

побежал через двор к мыльне. Прасковья поспешила за ним.

Высадив одним ударом ноги дверь, Федор ворвался в низкую, застланную дымом

комнатушку. Ключница лежала на полу без памяти, а Феодосия, наклонившись, и упираясь

руками в стену, стояла, чуть постанывая сквозь зубы.

- Федосья! – бросился к ней Федор. «Что такое!»

- Федя, - слабо улыбнулась жена и повисла у него на шее. «Ты приехал...» - она вся ослабла

в его руках.

- Откуда дым-то? – потормошил ее Федор.

- Молния ударила, - пробормотала Феодосия, не открывая глаз. «Вона в тот угол. Пожар

занялся, Василиса-то и сомлела. А я ничего, мне на ногах легче, не так болит».

- Да ты, матушка, уж и опростаешься скоро, - опустившись на колени, сказала Прасковья.

«Ты не торопись только, головка-то уже внизу, сейчас медленно надо, ты уж потерпи,

Федосеюшка. А ты чего, Федор, стоишь истуканом – неси жену в терем, иль ты хочешь,

чтобы на пепелище она рожала?»

Феодосия, несмотря на боль, рассмеялась.

- Вот, вот, - приговаривала Прасковья, ты повиси у мужа на спине-то, вона она у него какая

богатырская, он снесет.

В тереме Прасковья быстро погнала девок за горячей водой и холстами. «Федор, ты сзади

ее обхвати-то,- скомандовала она, посадив Феодосию на край кровати, и поставив ее

широко разведенные ноги на низкие скамейки. «А ты, матушка, как тужит тебя – так бери

руки мужнины, он там на то и есть, чтобы тебе помогать».

Воронцова полила на руки масла и наклонилась.

- Головка-то прорезалась, - с удовлетворением сказала она. «Темные волосики, в отца!»

- Жжет! – закричала Феодосия. «Больно, ой, как больно!».

- Прасковья, дай я выйду! – взмолился Федор. «Нет мочи моей видеть, как она страдает».

- Да ты что, боярин, не муж ей что ли! – жестко ответила ему сестра. «Твоя жена твое дитя

рожает, плоть и кровь твою – так будь с ней до конца!»

Федор закрыл глаза и шепнул Феодосии: «Ты, любовь моя, ежели больно тебе, так мне руки

сожми, я здесь буду».

-Медленно, медленно, матушка, - приговаривала Прасковья, растирая Феодосию маслом.

«Ты у меня сейчас ровно девица невинная останешься, не спеши только, вот и плечики

прорезались...»

Дитя – скользкое, быстрое, - нырнуло рыбкой в подставленные руки Прасковьи. Та ловко –

пальцем, - очистила ему рот, и подняла вверх, чуть шлепнув понизу спинки.

Дитя вдохнуло полную грудь и звонко закричало.

- Дочку вам Бог дал, - улыбаясь, сказала Прасковья.

Феодосия в изнеможении откинулась на руки мужа.

- Ты, матушка, грудь-то дай, дитя приложим – Прасковья положила девочку на живот

Феодосии. Младенец почмокал, и, найдя сосок, затих.

Федор чуть слышно, нежно, поцеловал Феодосию в сбившиеся, растрепанные волосы.

«Спасибо тебе», - сказал он, вдыхая давно забытый им запах – молока, новорожденного,

колыбели, дома.

- А ты иди сейчас, боярин, поспи, да и приходи с утра-то. Небось тоже устал, - ворчливо

сказала Прасковья, хлопоча над Феодосией. «Молодец ты сегодня был, Федор Вельяминов».

Проспав остаток ночи и половину утра, Федор застал сестру за трапезой.

- Как Федосья? Дитя как? – спросил он, глядя на улыбающуюся Прасковью.