o 8b191ad8675a2039

лазоревые, возьмут? Матушки – они сначала смотрят, побрякивает у послушницы в ларце-

то, или нет».

-Батюшка не обделит, - поджала губы Марья.

-А это уж батюшкино дело, ты к родителям-то в кису не заглядывай, захочет – уделит тебе

что, не захочет – в одной рубашке в монастырь пойдешь. – Прасковья поднялась и зашагала

по горнице. «Ты ж, Марья, белоручка, боярская дочь, не для черной работы тебя растили, не

для горшков и ухватов».

-А ты меня, матушка, не пужай, - Марья отложила вышивание и прямо, дерзко посмотрела на

Прасковью. «Надо будет – и за ухват возьмусь».

- Дура ты, Марья, и дурь, эту некому из тебя выбить, - спокойно сказала Прасковья. «Чего ты

от женихов нос-то воротишь, не кривые, не косые, не убогие какие сватаются. Смотри,

досидишься в девках – за вдовца старика только и возьмут, задницы его чадам подтирать».

- А что же? Вона Федосья Никитична – вышла ж замуж за вдовца старика, однако же, как я

погляжу на нее, так, мнится мне, с Федором Васильевичем лучше ей живется, чем с

молодым мужем, - ответила Марья.

- Молоко у тебя еще на губах не обсохло – о таком судить, - пробормотала Прасковья, а про

себя подумала: «Ох, и глаз же у девки – ничего не скроется!»

- Так маменька, оно ж само видно – вона Федосья Никитична непраздна сейчас, а если

посчитать – получается, как они повенчались, так она и понесла, - улыбнулась Марья.

- Она еще и считает, бесстыдница – Прасковья остановилась и вздохнула. «Ты Федосью

Никитичну с собой не ровняй – вдова она была , не девка».

- Может, мне и повенчаться с кем, подождать, когда он преставится, да и выйти замуж за

нареченного своего? – улыбнулась Марья.

- Совсем ты, дочь, умом повредилась, как я погляжу, - Прасковья взялась кончиками пальцев

за виски. «У меня голова разболелась – с тобой говорить. И что это за нареченный у тебя

возьмется, с неба свалится, али королевич иноземный к нам на Рождественку на белом коне

приедет, встанет на колени, да и зачнет тебя молить – мол, выходи за меня, Марья, замуж?»

- Не с неба, и не на белом коне – улыбнулась Марья. «На гнедом коне, с Воздвиженки».

- Как есть, разум тебя покинул. – Прасковья села, облокотившись на стол. «Сколько раз уж

тебе, что я, что батюшка говорили – не для тебя Матвей Вельяминов!»

- Не для меня? – Марья прищурилась. «А ежели я тебе, маменька, скажу, что я ему кольцо и

ленту из косы спосылала уже? Обручены мы, матушка, нравится вам это с батюшкой или

нет!»

- Что! – закричала Прасковья. «Срамница ты, Марья, как еще у тебя язык повернулся –

семью так позорить!»

- Что ж тут позорного, матушка – недоуменно сказала Марья. «Девство свое я храню – ровно

сейчас из купели крестильной, а что обещались мы друг другу с Матвеем – то дело наше.

Ты вона сама говаривала, что батюшка с матушкой, тебя венцом не неволили – мол, кто по

сердцу придется, за того и выходи. Что ж плохого в том, что мне Матвей по сердцу, а я –

ему?»

- Да потому что батюшка твой Михайло Степанович ко мне путем посватался, как положено,

не в обход воли родительской!

- Какая разница-то, не пойму? – Марья выразительно закатила глаза.

- Вот сейчас отец вернется, он тебе задаст – сказала Прасковья. «Так задаст, что забудешь,

как звали тебя, и обрученье твое вылетит у тебя из головы-то, вместе со всей дурью

остальной, что там есть. В Смоленск взамуж поедешь!»

- Не поеду! – выпрямилась Марья, ровно струна. «В омут головой нырну, в инокини пойду, но

ни за кого иного, окромя Матвея, вы меня не выдадите!»

- Поедешь! – приступила к дочери Прасковья.

- Не поеду! – повторила Марья, прикусив алую губу.

- Кто куда не поедет? – недоуменно спросил стоящий на пороге горницы Михайла Воронцов,

переводя взгляд с жены на дочь, что стояли друг напротив друга, ровно кошки перед дракой.

Семейный совет решили собрать на Воздвиженке, у Вельяминовых. Марью оставили дома,

под присмотром Степана и строгим наказом – на двор ни ногой.

- Может, спосылать за Федосьей? – спросила Прасковья у Федора Вельяминова.

- Ты что, сестра, - удивился Федор. «Не буду я жену на сносях из подмосковной сюда

тащить. Упаси Господи , рожать еще в дороге вздумает. Нет, пусть сидит, где сидела, чрево

бережет».

Прасковья только вздохнула, и подумала, что без Феодосии крику тут будет – не оберешься.

Федор Вельяминов посмотрел на стоящего посреди крестовой горницы Матвея и вздохнул.

Отрок, на удивление, виноватым не глядел – гордо вздернув голову, он посматривал на

сидевших напротив Воронцовых и даже улыбался.

- Ум-то у тебя есть в голове, Матвей, иль лишился ты его? – устало спросил Федор. «Так

девку ославить. Ты ж понимаешь, что ей теперь взамуж ни за кого достойного не выйти».

- Так, батюшка, для того и обручались мы, чтоб повенчаться с друг другом, а не с чужими

какими – ответил Матвей. «Не нужно нам с Марьей никого иного».

- Обручились они! – Федор стукнул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. «Молоды вы

еще, обручаться-то без родительского благословения».

- Ну, вот и дайте нам его, - улыбаясь, сказал Матвей. «Ежели надо подождать с венчанием –

так мы с Марьей подождем, время-то терпит».