o 8b191ad8675a2039

- Ну, так, пойте, ряженые, подблюдную песню – приказало существо. «Пущай девицы

послушают, может, коей и по сердцу придется!»

- Хлебу да соли долог век.

Слава!

Боярышне Марье боле того.

Кому мы спели, тому добро.

Ряженые, вертясь и подпрыгивая, повалили за ворота, а девицы, пристукивая ногами от

холода, поспешили вслед за четой Воронцовых в горницы.

Одна Марьюшка осталась на дворе. Сполз платок с ее черных кос, и снежинки на них

казались ранней сединой. Смотрела она вслед удаляющимся по Рождественке ряженым, и

все не могла найти в их толпе коровьи рога.

Внезапно она вздрогнула – кто-то закрыл ей глаза холодными ладонями. Она повернулась,

высвободившись из сильных рук, и в прорезях маски увидела ореховые глаза, обрамленные

темными, длинными ресницами.

- Не пужайся, боярышня, - шепнуло ей существо с коровьими рогами, и Марьюшка на

мгновение почувствовала, как к ее губам прижимаются теплые мужские губы.

-Матвей! – ахнула она, но юноша уже был за воротами двора Воронцовых – поминай, как

звали.

Эпилог

Москва, 1550 год

Шатры для царской соколиной охоты раскинули под Звенигородом – царь, у которого было

уже две дочери, ездил на богомолье в Саввино-Сторожевский монастырь – просить

Всевышнего о сыне и наследнике.

Над крутым берегом реки вольный ветер полоскал царские стяги над шатрами. Сам Иван

Васильевич, хоть больше и любил охоту зимнюю, особенно травлю медведей, наслаждался

сейчас полетом хищных птиц в высоком, ясном небе.

Царское кресло стояло у выхода из шатра, рядом были разбросаны шкуры и бархатные

подушки, на которых сидели ближние царю бояре.

- Батюшка-то твой, Матвей, охотник знатный, - сказал Иван Васильевич, наблюдая за тем,

как Федор Вельяминов напускает вверх ловчего сокола. Птица поднялась в поднебесье

«великим верхом», так, что глазу казалась едва заметной точкой, и, внезапно, кувыркаясь,

полетела вниз, настигая цаплю.

- А ты сам чего не на коне? – спросил царь, положив руку на золотистые кудри Матвея.

«Пойди, кровь разгони-то».

- Я б лучше зимой, на медведя, - улыбнулся Матвей. «Тут что, - и добычу не сам берешь, и

крови вовсе не видно».

- Крови, - протянул Иван Васильевич. «Ишь, ты какой, Матюша, крови возжелал – не

рановато ли тебе?»

- Так государь, в двенадцать лет я первый раз на медведя пошел с батюшкой, - ответил

Матвей. «Приобык я больше к той охоте. А батюшка что – ему любая охота по нраву».

- Однако ж смотри, - царь приложил ладонь к глазам, - уж третью цаплю вельяминовский

сокол сбивает. Ну что ж с тобой делать, Матвей, - для тебя съездим, как снег встанет,

потравим медведей. Чего не сделаешь ради любимца, - и царь нежно погладил Матвея по

голове.

- И то я удивляюсь, - заметил Иван Васильевич после недолгого молчания, - как это твой

батюшка на охоту выехал, жену молодую одну оставив? Говаривала мне царица, что

непраздна мачеха-то твоя, правда ли, Матвей?

- Да, - неохотно ответил подросток. «С осени еще».

- Ох, же и молодец боярин Федор - усмехнулся царь. «Везде успевает. Вроде стар уже, а

посмотри-ка на него – жену молодку обрюхатил. Да, небось, не в последний раз».

- На все воля Божья – тихо сказал Матвей.

- Да ты что, - царь погладил его по щеке. «Взревновал, что ли? Дурачок ты, Матюша. Ты ж

Головин по матери-покойнице, богатства в вашем роду не считано, не обделит тебя

батюшка, я уж присмотрю за этим».

Федор Вельяминов спешился, потрепал по холке своего вороного жеребца и,- как был, - с

соколом на рукавице, подошел к креслу Ивана Васильевича, поклонившись земным

поклоном.

- Сколько набили-то, боярин? – спросил царь.

- Цапель штук с двадцать, да куропаток и другой мелочи без счета – ответил Вельяминов.

- Ну, значит, и потрапезуем славно, - рассмеялся царь. «А то монашеская братия хоть и

вкусно ест, да постно – три дня на горохе да рыбе провели, хватит нам яств иноческих!»

- Поднеси-ка сокола, Федор, - приказал царь. Птица, державшаяся за ловчую рукавицу

боярина, была крепко привязана к ней, - за ноги, - ременным должиком, продетым в

суконные опутенки. Голова сокола была покрыта бархатным клобучком, изукрашенным

золотым шитьем и драгоценными каменьями.

Царь быстрым движением снял клобучок и погладил сокола по шее. Птица застыла,

раскинув крылья, отвернув голову, и помстилось Вельяминову на мгновение, будто царь

напоминает ему хищную птицу – четкий очерк профиля, горбатый нос, жесткие, спокойные

глаза.

- Хорош у тебя сокол-то, Федор, - заметил царь. «Долго ль учил его?»

- Да вот уж больше года, - ответил Вельяминов. «А тех кречетов, что мне тесть на свадьбу в

подарок прислал, - с Белого моря их доставили, - тех еще учу, а как готовы будут – вам,

государь, в дар преподнесу. Сегодня уж выпускали их, на куропаток».

-Ну, спасибо тебе, боярин, уважил ты меня. А я тебя тоже уважить хочу, за сегодняшнюю

охоту-то, - улыбнулся Иван Васильевич. «Правду ль говорят, что боярыня Феодосия в

тягости?»

- Божией милостью, - ответил Вельяминов

- Ну, кроме Господа всемогущего, думаю, там кто-то еще постарался, а, Федор Васильевич?

– улыбнулся царь. «Когда срок-то боярыне?»

- В начале лета ожидаем, с Божьей помощью, - ответил Вельяминов.