филология, поскольку она хочет быть наукой. В этом фундаменте филологических
исследований, как мы знаем, сделано пока ничтожно мало. Поэтому жаловаться на
109
З А П И С И и в ы п и с к и
«исчерпанность филологической концепции слова» никак нельзя. Жаловаться нужно
на то, что практическое развертывание филологической концепции слова еще не
начиналось. Когда оно произойдет, тогда мы и увидим, на что способна и на что
неспособна филология.
В частности, «способна ли филология производить новые смыслы, новое знание
или только устанавливать уже существующие смыслы текстов»? Ровно в такой же
степени, как всякая наука. Планета Нептун существовала и без Леверье, Леверье ее
только открыл: было ли это установлением уже существующего или производством
нового знания? Семантика пропусков ударения в 4-ст. ямбе Андрея Белого
существовала, хотя он сам себе не отдавал в ней отчета; ее открыл Тарановский —
было ли это установлением существующего или производством нового? Новое знание
и новые смыслы — разные вещи. Новое знание — область исследовательская, этим
занимается наука; новые смыслы — область творческая, этим занимается критика. Это
критика вычитывает из Шекспира то проблемы нравственные, то проблемы
социальные, то проблемы психоаналитические, а то вовсе выбрасывает его за борт, как
Лев Толстой. Наука рядом с нею лишь дает отчет, какие из этих смыслов
вычитываются из Шекспира с большей, меньшей и наименьшей вероятностью. Такая
охрана памятников старины — тоже нужная вещь. Понятно, при этом критика как
область творческая работает в задушевном альянсе с философией, а наука держится на
дистанции и только следит, чтобы они не применяли неевклидовы методы к таким
словесным объектам, для которых достаточно евклидовых.
Творческий деятель стремится к самоутверждению, исследователь — к самоот-
рицанию. Мне лично ближе второе: мне кажется, что в самоутверждении нуждается
только то, что его не стоит. Творчество необходимо человечеству, но при полной
свободе оно просто неинтересно. В материальном творчестве нужное сопротивление
материала обеспечивает сама природа, а законы ее формулирует наука естествознание.
В духовном творчестве эти рамки
формулирует наука филология. Диалог между творческим и исследовательским
началом в культуре всегда полезен. (Конечно, — как всегда — диалог с предпосылкой
полного взаимонепонимания.) По-видимому, таков и диалог между философией и
филологией. Пусть они занимаются взаимопоеданием, только так, чтобы это не
отвлекало их от их основных задач: для творчества — усложнять картину мира, для
науки — упрощать ее.
ПРОШЛОЕ ДЛЯ БУДУЩЕГО
оно прошло, а потому, что, уходя, не
умело убрать своих последствий.
Словосочетание «Наше наследие» означает «наследие, полученное нами от предков» и
— «наследие, оставляемое нами потомкам». Первое значение — в сознании у всех, второе вспоминается реже. На то есть свои причины.
Спрос на старину — это прежде всего отшатывание от настоящего. Опыт семи-
десяти советских лет привел к кризису, получилось очевидным образом не то, что
было задумано. Первая естественная реакция на этот результат — осадить назад, вернуться к истокам, все начать заново. Как начать заново — никто не знает, только
спорят. Но что такое осадить назад, очень хорошо представляют все: техника таких
попятных движений давно отработана русской историей.
На протяжении нескольких поколений нам изображали наше отечество по клас-
110
сической формуле графа Бенкендорфа (только без ссылок на источник): прошлое
России исключительно, настоящее — великолепно, будущее — неописуемо. В том, что
касается настоящего и будущего, доверие к этой формуле сильно поколебалось. Зато в
том, что касается прошлого, оно едва ли не укрепилось — как бы в порядке
компенсации. Нашему естественному сыновнему уважению к прошлому велено
обратиться в умиленное обожание. А это вредно. Далеко не все в прошлом было
исключительно, не все заслуживает поклонения, не все необходимо для будущего, о
котором как-никак приходится заботиться.
У Пушкина есть черновой набросок, ставший одной из самых расхожих цитат: